Вчера немецкий фонд Альфреда Тепфера объявил очередного лауреата Пушкинской премии. Им стал известный писатель мистико-модернистского толка Юрий Мамлеев.
Юрий Мамлеев родился в 1931 году и в конце 50-х окончил лесотехнический институт. Вплоть до своей эмиграции в 1974 году он вел существование скромного московского преподавателя математики, параллельно завоевывая все большее признание как самиздатский автор. Его тексты — главным образом, короткие и необыкновенно мрачные рассказы, в которых исконная славянская мистика была перенесена в советский мирок пригородных бараков и однообразных хрущоб — отражали круг жизненных интересов автора. Мамлеев уже в те годы был известен как философ и теолог, специалист по оккультным практикам.
В США, а потом во Франции, Мамлеев продолжал сочинять, оставаясь в рамках однажды и навсегда избранной тематики. На Западе было написано самое, пожалуй, известное произведение лауреата — роман "Шатуны".
В России Мамлеева стали широко печатать в 90-е годы, однако его известность ограничена узким кругом любителей "черной" мистики. Слава литераторов, на которых Мамлеев так или иначе оказал влияние — например, Виктора Ерофеева и Владимира Сорокина — куда громче.
Что и справедливо. Мамлеев — малозаметный господин в скромном костюме, сохранивший сквозь годы и расстояния облик преподавателя техникума — оказывается и в своей прозе слишком однообразным, чтобы привлечь широкую публику. Его проза — не самое легкое чтение, она не снабжена так любимыми читателем крючочками в виде легкой шутки или актуальной иронии, за которые можно было б зацепить свое внимание. К тому же вампирско-вурдалачьи штуки русские любят импортированные: к отечественному производителю бытовой эзотерики отношение здесь традиционно-настороженное.
В этой ситуации присуждение изрядной (40 тысяч марок) премии Юрию Мамлееву не вызывает ни отторжения, ни особого энтузиазма. Он — безусловно, один из достойнейших представителей самиздатской экспериментальной литературы. И, что не менее важно, один из немногих выживших. Суховатый, угрюмый стиль Мамлеева трудно назвать уникальным — однако редкая тематика обеспечивает ему уникальное место в русской прозе. Мамлеев — классик, в своей собственной лиге. В то же время нечестно было бы скрывать, что ощущение глубочайшей беспросветности, неизменно возникающее при чтении Мамлеева, делает его книги совершенно герметичными. Россия Мамлеева не столько грустна, сколько грязна и омерзительна — да, в общем, это никакая не Россия, а похмельный сон сорвавшегося в запой славянского йога.
МИХАИЛ Ъ-НОВИКОВ