Если бы Луис Бунюэль обрел физическое бессмертие, ему бы исполнилось сто лет. Но и прожитых им восьмидесяти трех оказалось достаточно, чтобы покрыть главную историческую и художественную проблематику ХХ века.
Бунюэль не раз повторял, что его "интеллектуальное освобождение" совпало с увлечением режиссера сюрреализмом. В этом и выразилась парадоксальность монтажного мышления, характерного для искусства первой половины века. Анархизм и сюрреализм в юности, левый революционный радикализм в зрелые годы, стоический пессимизм в старости — и полный энергии и любви к жизни "Мой последний вздох" (название бунюэлевской книги). По словам его друга поэта Рафаэля Альберти, он бы не удивился, если бы Бунюэль исповедовался перед смертью.
Когда в России появился фильм "Дневная красавица", это стало одним из атрибутов буржуазной жизни, занесенных к нам ветром перемен. И даже "Скромное обаяние буржуазии" воспринималось как обаяние без иронии. Поздний Бунюэль если кого и эпатировал, то советских начальников от кино, стыдливо прятавших копии его фильмов в "моральный спецхран".
Считается, что главными его темами стали эротика и мистика. Мистика и сновидения, сплетенные в тугой узел женской двусмысленности. "В 'Дневной красавице',— говорил режиссер,— есть сцены, которые могут показаться смелыми, но это шутки, дерзкие шутки. Я никогда не делал эротических фильмов. В моих картинах есть очень сильные сцены, но их может смотреть даже восьмилетний ребенок".
И это действительно так. Однако эпатаж бунюэлевских фильмов, безобидный для ребенка, всегда действовал убийственно на религиозных фанатиков и неофитов. И особенно — в тоталитарных и посттоталитарных странах.
"Дневная красавица" — центральный фильм бунюэлевского триптиха о падших ангелах католической культуры, начатый "Виридианой" и завершенный "Тристаной". Каждая из этих трех картин — монофильм, а героиня его — женщина, испытывающая смятение, чувство вины, потрясение. В череде мазохистских грез Северины проскальзывают две предельно краткие, но несомненно реальные сцены. В одной девочка становится жертвой мужского посягательства. В другой та же девочка отвергает церковное причастие. Последнее воспоминание вспыхивает в мозгу героини как раз в тот момент, когда она переступает порог дома свиданий. Этот шаг — одновременно самобичевание и протест.
Если где и актуален сегодня Бунюэль, так это в России, переживающей поголовное обращение заблудшей паствы в истинную веру. Сексуализация божественного и обожествление секса — и то и другое следствия тоталитарных комплексов. Кажется, только два слова — "Бог" и "Оргазм" — пишутся теперь с прописной буквы взамен скомпрометированной советской власти. Но нет на нас ни Бунюэля, ни хотя бы Альмодовара.
АНДРЕЙ Ъ-ПЛАХОВ