Валерий Гергиев дал в Мариинском театре концерт с участием Юрия Башмета. На нем состоялась петербургская премьера нового сочинения Гии Канчели "Styx" для альта, хора и оркестра (1999) и были исполнены сочинения Софьи Губайдулиной и Густава Малера. По качеству музыкального замысла и воплощения этот концерт — один из лучших, какие слышали в Петербурге в последние годы.
Жизнь Мариинского театра прекрасна тем же, что порой делает ее невыносимой,— сюрпризами. В конце февраля ждали "Войну и мир", перед ней были объявлены выходные и симфонический концерт Валерия Гергиева. Затем в программе появилось имя Башмета и произведения Малера, Губайдулиной и Канчели. На пресс-конференции в день концерта выяснилось, что концерт к тому же открывает новый проект — "Шереметевские вечера". Идея возрождения благотворительных концертов, на которых граф Александр Дмитриевич Шереметев устраивал исполнения классической и новой на тот момент музыки, принадлежит руководителю Петербургского камерного хора Николаю Корневу. Роль Шереметева с ним разделил Гута-банк, ставший меценатом концертов.
Концерт-открытие начался в девятом часу вечера и завершился в полночь. Если вычесть усталость и панику, охватившую зал, когда стрелки приблизились к двенадцати (закрытие метро), то форма вечера была выстроена отлично. В центре высилась Шестая симфония Малера, сама по себе претендующая на целую концертную программу. Ее обрамляли альтовые опусы Софьи Губайдулиной (Концерт для альта с оркестром 1996 года) и Гии Канчели, инспирированные и исполненные Юрием Башметом.
После этого концерта можно включать Малера в число "гергиевских" композиторов. Правда, не всего Малера: еще до концерта можно было предположить, что именно Шестая попадает в самый нерв исполнительского искусства Гергиева. В другом Малере — Пятой симфонии, которая прозвучит 26 февраля, и Второй и Третьей, сыгранных на последних "Белых ночах",— больше венского духа, радушной и простодушной музыкальности, классичности музыкальной столицы мира. Всего, что связано с Гайдном и Моцартом, но эти наслаждения лежат за пределами гергиевского измерения.
Зато там, где требуется буря и натиск, разгул стихий и железная воля, организующая форму,— там власть Гергиева над оркестром и слушателем близка к абсолютной. Менее всего я собираюсь сказать, что Малер именно так исполнял или хотел слышать свои симфонии. Я имею в виду то, что сегодня "малеровское" резонирует с "гергиевским" более мощно, чем какая-либо иная музыка. И что сюда включаются даже такие черты Гергиева, как истовость, яростная борьба и художественный максимализм, граничащий с деспотизмом.
Когда Малер писал Шестую симфонию, ему было сорок — рядом с ним Губайдулина и Канчели конца 90-х выглядят умудренными старшими коллегами. Губайдулина предпослала своему Концерту подробный анализ (настройка инструментов с разницей в четверть тона, числовая и интервальная символика), который и был материализован тончайше градуированным исполнением. Канчели оперирует другими понятиями: воспоминания, грузинские храмы, народные песни, имена ушедших друзей. Его музыка — как грузинский фильм 60-х годов, в котором обязательно есть дворик, соседи, мальчик со скрипочкой, танцующая девушка, спонтанное пение хором и старинная притча. Кроме пауз, которых у Канчели всегда много, в "Styx" был еще особый род без-звучия — шелесты и шорохи волосом смычка о корпус. Тихая и усталая музыка — какой, вероятно, и должна быть музыка конца века.
ОЛЬГА Ъ-МАНУЛКИНА