В субботу балетмейстеру Игорю Моисееву прямо на концерте его Ансамбля народного танца вручили почетный орден искусств "Янтарный крест" — "за заслуги в восстановлении и сохранении духовной культуры России". О том, как ему удается в наше время "восстанавливать и сохранять", корреспондент Ъ ТАТЬЯНА Ъ-КУЗНЕЦОВА расспросила самого ИГОРЯ МОИСЕЕВА
— Похоже, что ваш ансамбль жив, пока живы вы.
— Я боюсь, что это так. Потому что не вижу преемника. Когда мне ставят это в вину, я говорю: а почему вы Бетховену не нашли замену? почему Пушкину не нашли преемника? Если бы и нашелся кто-то, это был бы уже не Моисеев. Смешно же, чтобы Моисеев родил Моисеева и так далее. Надо на это смотреть трезво и с пониманием истории, которая никогда не повторяется.
— Но можно найти человека, который бы сохранил то, что сделано вами.
— Моисееву трудно подражать потому, что Моисеев очень много работал над знанием и пониманием своего искусства, тогда как другие опираются только на свои врожденные способности и на том стоят. Я же на одном месте никогда не стою. Я ставил танцы тех стран, которых никогда не видел. Но ставил их настолько хорошо, что не боялся возить в эти страны.
Вот так в Китай я повез "Танец с лентами". Я там придумал такое нововведение: женщины прыгают через "тоннель" крутящихся лент. У китайцев такого не было, они были поражены, но вида не показали — улыбаются так, головами кивают. А через год встречаемся мы с ними в Лондоне, выступаем буквально рядом. Появились они у нас — "хи-хи, ха-ха", но к себе не приглашают. А я пошел без приглашения. Смотрю, они наш "тоннель" делают. Сперли! С тех пор у них ко мне колоссальное уважение.
— Считается, что вами поставлено больше 300 номеров. Но сегодня сохранилось не больше трех десятков. Можно ли реанимировать остальные?
— Вряд ли. У меня были целые одноактные балеты, такие трудные — техника, поддержки.
— Раньше в ансамбле были солисты, которые соперничали по популярности с премьерами Большого театра. Сегодня в вашей труппе нет хоть сколько-нибудь известных имен. Почему?
— Бездуховность. Когда сейчас артисту что-то втолковываешь, я смотрю на него с ужасом: у него глаза пустые. Я говорю в пустоту. Особенно женщины — ничего не хотят понимать. Даже кокетничать не умеют. Улыбнуться не могут. Скорчат рожу и танцуют пустые. Танцуют только ногами, без сердца, без корпуса, без рук. И во всех танцах уменьшают амплитуду движения. Все "под себя", лишь бы не перетрудиться. Все упрощают. Все сводят на нет. А самое главное — они не понимают, кого они играют.
— Может, потому, что это люди другого поколения?
— Вот именно. Того поколения, которое ничего не хочет, ничего не понимает. Вот когда я ставил раньше, артисты все понимали. А нынешние какой-нибудь танец, который им никто не ставил,— ну, то, что сегодня все танцуют, это я называю "голубой эстетикой",— вот это они тебе сделают идеально. И с восторгом.
— В ансамбле в разные времена появлялись балетмейстеры из числа артистов труппы. Но все они уходили от вас.
— Меня часто упрекали, что я никого не пускал в ансамбль, но это неверно. Старики знают, сколько народу со стороны приходило в ансамбль ставить. Включали их номера в репертуар, но они не приживались. На концертах два хлопка — и все. А те, кто танцевал в моей труппе, ничего не предлагали ансамблю. Все делали что-то сами — подпольно, тайком, боясь, наверное, что я буду ревновать или завидовать. А ведь я бы дал им возможность попробовать. Но жулик и есть жулик. Честный человек действует в открытую. Вот как я в свое время — лет шестьдесят пять назад — в Большом театре предложил сделать программу, целиком построенную на народном танце. Тогда Большой упрекнул меня: мол, я собираюсь из театра сделать пивную. Я ушел из Большого и все сделал сам — вместо пивной получился мой ансамбль.