премьера / театр
Первым спектаклем, который Игорь Славинский после мартовского триумфа на "Киевской пекторали" поставил на малой сцене Театра на Подоле, стал переложенный на диалоги с пением рассказ Анатолия Крыма "Левушка". Подобная история о маленьком мальчике могла родиться только в театре-доме, потому что сымитировать чувство дома, пожалуй, гораздо сложнее, чем сыграть Шекспира, считает ЮЛИЯ БЕНТЯ.
К драматическим текстам киевского писателя Анатолия Крыма Киевский академический театр на Подоле обращался и прежде. В 2006 году руководитель театра Виталий Малахов поставил его "перепев" шекспировских "Ромео и Джульетты" — "Осень в Вероне", а спустя два года продолжил лирической комедией "Откуда берутся дети?", заявленной как "спектакль о женском счастье".
Из нового спектакля Игоря Славинского, в основу которого лег рассказ Анатолия Крыма из цикла "о еврейском счастье", достаточно сложно узнать, откуда все-таки эти дети берутся. Присутствие на сцене папы и мамы Левушки режиссер счел лишним: перипетии их нелегкой родительской жизни он вынес за скобки, отправив их днем на работу, а вечером — в кино. Вместо этого Славинский расширил и укрупнил партии предводительниц монтекки и капулетти — бабушек Розы и Даши, в чью свиту затесались дворовой хулиган Витька, полная противоположность милого Левушки, Точильщик и Дворник.
Эти три пары притягивающихся противоположностей разыгрывают историю, которая начинается как обычный семейный конфликт, умноженный на ревнивую любовь украинской и еврейской бабушек к внуку, продолжается как бытовой экскурс в религиозные музыкальные традиции, а завершается пронзительной догадкой Левушки о том, почему ему было так хорошо и в церкви, и в синагоге. Потому что он искал Бога, заглядывая под крышку рукомойника, а нашел его в священнике и раввине, которые заменили ему мудрых дедушек, погибших во Вторую мировую еще до рождения Левушки.
Художник-постановщик Мария Погребняк и художник по костюмам Нина Руденко ограничили свою фантазию строгими рамками бытового театра. Поэтому только настоящий поэт от режиссуры смог бы рассказать на фоне рядов сохнущего белья, старых детских качелей и точильного станка лирическую поэму о смысле жизни, вложив ее в уста ребенка. Нужно отдать должное и Екатерине Тыжновой, чье музыкальное решение спектаклей, как и в их совместных работах--лауреатах прошлой "Киевской пекторали" ("Люксембургский сад" и "Мертвые души"), идеально созвучно режиссерскому. Трудно сказать, кто кого нашел — Славинский Тыжнову или Тыжнова Славинского, но их тандем, подаривший киевскому зрителю несколько блестяще рассказанно-пропетых лирических историй, гарантирует светлое будущее как Театру на Подоле вообще, так и каждому из актеров труппы в частности.
В "Левушке" поют все, кроме самого Левушки. Эту роль, одухотворенную и, если угодно, истинно философскую, по очереди играют Артем Мяус и Артем Емцов — самые высокие актеры театра. Их детскость парадоксальным образом обозначена крупным телосложением и такой редкой у взрослых, но крайне ценной как в жизни, так и в театре способностью видеть каждую бытовую ситуацию не сквозь призму аналогий, старинных притч или художественных метафор, а будто с чистого листа.
Аналогии искривляют угол зрения, метафоры часто попадают впросак, а притчи за редким исключением сваливают уникальное в общую кучу. Именно поэтому очень трудно дать единственное верное определение театру, который создает Игорь Славинский. Собственно, и Виталий Малахов, и Игорь Славинский, работающие на одной территории, создают театр-дом — камерный (большую сцену Театра на Подоле на Андреевском спуске, кажется, не достроят никогда), уютный, музыкальный, поэтичный и хорошо отапливаемый живыми эмоциями.
Вроде бы, так не бывает, но в "Левушке" за почти два часа переживания простых, совершенно обыденных ситуаций, никто не фальшивит — ни в прямом, ни в переносном смысле. Ни бабушки Софья Письман и Лариса Трояновская, готовые пустить слезу умиления над невинными хитростями внука, ни отменно поющее трио Романа Халаимова, Василия Кухарского и Мирослава Павличенко, каждый из которых играет на нескольких квадратных метрах по нескольку ролей и с легкостью меняет кипы на православные ризы. В этом нет ни скоморошества, ни истовой религиозности. Скорее, еще один удачный опыт театральной притчи. Которые одним дано только повторять, а другим — сочинять заново.