Он появился в Москве уже известным в Петербурге танцовщиком с большим авторитетом, но волновался страшно. Первым его спектаклем была "Баядерка", где он танцевал раба. Там была поддержка — балерина со стола прыгала ему на руки на "рыбку". Кавалер Ермолаев был изумительный, держал прекрасно, но на таком пустяке упал вместе с ней. И все наши старики — Жуков, Тихомиров — ухмылялись, мол, вот какое дерьмо нам прислали. Но когда он затанцевал, все сразу поняли, что такое Ермолаев.
Он с огромным уважением относился к нашему мимисту Булгакову, еще дореволюционному артисту, который играл всяких царей, браминов — важные, но нетанцующие роли. Ермолаев фактически стал его учеником — изучал его манеру, советовался, без конца отрабатывал с ним жесты. Ермолаев был настолько внимателен к игровой стороне роли, что впоследствии он стал скорее артистом, чем танцовщиком. Скажем, Тибальда он сделал такого, что с первого же момента, когда появлялся этот рыжий ненавистник — властный, злобный,— перед ним все остальные казались пигмеями.
А ведь внешне Ермолаев был неказистый: некрасив и сложен неважно. По-видимому, он очень переживал, что у него внешность не такая, как хотелось бы. Он необычайно тщательно одевался: целыми днями торчал в мастерских, талию делал где-то под мышками, чтобы ноги казались длиннее. Но когда он начинал танцевать, ничего этого не было видно. Плохо он не танцевал никогда: был очень самокритичен, самолюбие у него было огромное — не дай Бог, чтобы что-то вышло не так, как он хотел. За это мы его уважали. Вообще плохого о нем ничего не могу сказать. Ну, бабы к нему липли, да и сам он их не пропускал. Это была его слабость.