Петербургский БДТ сыграл премьеру "Лжи на длинных ногах" Эдуардо де Филиппо. Режиссер Николай Пинигин признался, что пьеса, написанная в 1948-м, привлекла его близостью современной российской действительности.
Де Филиппо сочинял "Ложь" как современный парафраз комедии дель арте. Отнес действие в нищий послевоенный Неаполь и подыскал многочисленным маскам реальные "анкеты". Пульчинелла, Скарамуш, Коломбина, Панталоне, Бригелла, Эстрелла, Кьярина получили паспортные имена и освоили полезные профессии. Стали продавать марки, заведовать кинотеатрами, шить на заказ, служить в конторе и жаловаться на войну и разруху. Тем не менее свои проблемы они решали так же, как и в венецианских балаганах триста лет назад: женились, разбивали пары, заводили любовников и внебрачных детей, проворачивали интриги, дурачили друг друга, сдабривая все это смачными остротами, вздорными перепалками и бурными примирениями. И к концу пьесы, сойдясь на удобной для всех выдумке, благополучно оставались при семьях и комфорте.
Никто при этом, естественно, и не думал обличать буржуазную мораль и социальную несправедливость, подавать пример пролетарского стоицизма или бороться за мир во всем мире. Тем не менее в Советском Союзе пьеса имела бешеный успех. Во множество театров ее, очевидно, протолкнул восторг перед итальянским неореалистическим кино, охвативший страну в 1960-е. Пинигин поступил с ностальгическими воспоминаниями, как хозяйственная финка в сказке про Снежную королеву: прочтя послание, написанное на вяленом леще, сунул рыбу в кипящий котел. На сцене представлена Италия, какой эту страну может вообразить человек, нигде, кроме как в кинотеатре повторного фильма, ее не видевший. Мысль о том, что врать нехорошо, но можно (главное — ловко), режиссер не углубляет и не сплющивает. Просто декорирует разными постановочными придумками и упаковывает в целлофановый пакет с черно-белым портретом кинозвезды.
Весь первый эпизод актеры проговаривают по-итальянски, под ровный синхрон переводчика, швейная машинка Грациеллы стрекочет, как киноаппарат, прерывисто мерцает свет. Художник Эмиль Капелюш устилает пол белым линолеумом и развешивает белые щиты, белые платья и легкие ленты: когда режиссер решает процитировать старый фильм, экраном становится вся сцена. Старинные итальянские лацци, переодетые в кепи и комбинезоны, между эпизодами вываливаются из-за кулис, аплодируют отыгравшим актерам, меняют реквизит, передвигают кинокамеры, освежают грим. Из динамиков несутся озорные песенки и фокстроты (просвещенная публика шумно угадывает киномелодии). Едва герои пускаются в сантименты, их выхватывает луч прожектора. Медленно проезжая на тележке по авансцене, то и дело напоминает о себе оператор.
Затевая постановку, Пинигин опасался, что веское и важное мастерство академических артистов задавит пулеметную дробь словесных пикировок и выразительность жестов. Так и вышло. Старательность, с какой произносились итальянские слова в прологе, подчеркнула и без того уморительный шипящий и щелкающий акцент. Брызжущие диалоги держались осмотрительного темпа andante. Эмоциональные перепады отдавали запахом свары в советской коммуналке. Даже висящий над сценой белесый театральный дым, казалось, принесло из общей кухни. А в финале режиссер и вовсе подложил под свой спектакль самую настоящую мину. Усадил героев перед экраном и прокрутил им и публике разбитную итальянскую чечетку, станцованную итальянскими актерами на солнечной палубе итальянского парохода. Оценить разницу смогли даже те, кто неореалистов сроду не видал.
А современная аллюзия была, как обещано. Не то чтобы очень острая — так, в порядке небольшой режиссерской вольности с текстом. Продавец марок Либеро Инкоронато (Андрей Толубеев) перечислял изображенных на своем товаре персонажей: "Папы, императоры, диктаторы, президенты... исполняющие обязанности". Зал возликовал. Такое вот кино.
ЮЛИЯ Ъ-ЯКОВЛЕВА, Санкт-Петербург
Следующие спектакли 17, 22, 29 февраля.