В Питсбурге московский архитектор Александр Бродский выстроил инсталляцию размером с шестиэтажный дом. Редкий случай для русского художника.
В Питсбурге городские власти раз в пять лет объявляют конкурс на произведение городского дизайна. Потом сооруженное ломают — это программа по приучению граждан к современному искусству.
Александр Бродский выиграл конкурс, предложив следующую идею. На городской площади возводится контур дома из строительных лесов. Леса стоят достаточно часто, так что возникает впечатление нарисованных прямо в воздухе стен. Внутри складывается конус из керамических деталей, снятых с исчезнувших домов начала века. Эти детали лежали в Питсбурге на складе, их не решались выбросить, но как использовать, не знали. Бродский придумал остроумный выход — оригинальный настолько, что сегодня городские власти заявляют, что его инсталляцию, возможно, не будут разрушать ни через пять лет, ни вообще когда-либо.
Конкурс в Питсбурге — это конкурс портфолио: художники предлагают не конкретный проект, а список того, что они уже сделали. Затем мэрия дает им карт-бланш. В случае с Бродским главную роль сыграло то, что два года назад он выиграл аналогичный конкурс. В Нью-Йорке Бродский украсил своей инсталляцией закрытую станцию метро "Канал-стрит". Там действует фонд Public Art Fund, который объявляет конкурс на произведение искусства в городской среде, предлагая художнику самому назвать место в городе и рассказать, что он там хочет сделать и зачем. Станция "Канал-стрит" закрыта, там не ходят поезда, но ее платформа функционирует как переход между двумя другими станциями. Пути годами завалены мусором, в нем роются крысы. В Нью-Йорке метро открыто круглосуточно, и это место привлекает вполне понятную городскую публику. Бродский поставил на один из заваленных путей "канал" — длинный бассейн с водой, в нем расположил несколько гондол, а на стене изобразил нечто напоминающее Венецию.
Бродский — исключительно благожелательный и столь же исключительно закрытый человек. Все попытки выяснить, каким образом он смог столько сделать в Америке, натыкаются на тихое сопротивление. А интересно очень. Вроде бы не первый русский добивается там успеха — есть Кабаков, есть Комар и Меламид, есть какой ни есть Шемякин. Но успех Бродского приходится не на эпоху эмиграции (когда каждый оставшийся там русский художник казался борцом с империей зла), а на сегодняшний день, когда Россия никому не интересна. Что переводит вопрос о его работах, так сказать, на государственный уровень. Что из современного опыта России актуально сегодня на Западе?
Сам он отвечает на этот вопрос маловразумительно (см. интервью рядом) и очень неохотно. В какой-то момент думаешь, что это тихое, но непробиваемое сопротивление и есть основа его образов. Питсбургская инсталляция — разрушенный дом. Остался металлический остов, а все остальное сложилось вовнутрь в коническую кучку. Стоит никому не нужное, но и ему никто не нужен. Самодостаточный предмет, исполненный собственного непроницаемого достоинства.
Только что закончилась выставка Бродского в одной из самых известных галерей Нью-Йорка, галерее Рональда Фельдмана. Она представляла собой гигантский стол, весь уставленный вылепленными из глины никому не нужными вещами из прошлой жизни. Детские машинки, книги, бюстик Ленина, ботинок, очки, пистолетик, электробритва "Харьков" — бесконечный набор бытовых предметов. Этот мир жил своей автономной жизнью. В углу стоял вылепленный из глины телевизор с растрескавшимся экраном, а напротив него сидела большая глиняная собака. Из пасти собаки на экран проецировался фильм, и возникало ощущение, что глиняный экран показывает глиняное кино, которое смотрит глиняная собака. Ей нравится, а вы не мешайте смотреть телевизор.
Все это — мусор отживших вещей, всяческие отходы. Выставлять мусор — классика авангарда. Бродский, однако, полностью перевернул ситуацию. У него мусор — не мусор, а памятник ему. Памятник ботинку — слепленная ностальгия по тому времени, когда еще не поотрывались подметки. Глиняная детская машинка — памятник тому, как вы в нее играли. Мусор — область потерянного. Потерянное — зона ностальгии. Ностальгия — территория искусства.
Вещи производят странное впечатление полной безнадежности и тихого оптимизма. Наверное, самое характерное для этой инверсии — нью-йоркская инсталляция. Там его бадья с плавающим непонятно чем, напоминающим гондолы, была поставлена среди реального мусора, то ли создавая некую ситуацию противостояния между этой свалкой и образом Венеции, то ли помещая образ Венеции на свалку. С одной стороны, вроде бы все, что ты любил,— мир детства, старые дома, Венеция — все оказалось выброшенным на свалку как глубоко неактуальное. Что, заметим, соответствует реальной ситуации любого современного человека. С другой стороны, выброшенное, оно превращается в бесконечно таинственный образ Венеции в нью-йоркском метро. От того, что он лежит в куче отходов, он становится только более манящим.
Мир выброшенных вещей — это мир прожитой жизни, чем больше ты выбросил, тем ближе ты к смерти. Но выбросить насовсем, оказывается, ничего нельзя. Вещи начинают тихо, но непробиваемо сопротивляться энергии уничтожения — чем дальше ты забросишь электрическую бритву "Харьков", тем сильнее тебя поразит глиняный памятник бритве.
Философ Борис Гройс в свое время описывал схему функционирования современного искусства так: поскольку главное здесь — новизна, то стратегия заключается в том, чтобы обнаружить нечто, что еще не искусство, и объявить его искусством. Соответственно искусство — это не искусство. Возвращаясь к вопросу о том, что из опыта России актуально сегодня на Западе, можно сказать: у Бродского актуальное — это то, что неактуально. То, что выброшено за ненадобностью.
Это вселяет оптимизм. В России огромные залежи того, что совершенно не актуально на Западе, и вообще всякого мусора. И нет оснований переживать, что твои желания, устремления и полжизни оказались на свалке. Попав туда, они стали предметом безудержно щемящей ностальгии и кажутся наконец немыслимо прекрасными.
ГРИГОРИЙ Ъ-РЕВЗИН