В Малом зале консерватории состоялся концерт франко-ливанского пианиста Абделя Рахмана Эль Баша.
С рекламной точки зрения 42-летнему Эль Башу в "лица необщем выраженьи" не откажешь. Родился в Бейруте, в 19 лет был замечен знаменитым Клаудио Аррау, зачем-то предсказавшем юноше большое будущее, после чего Баша заставили срочно сделать выбор аж четыре европейских консерватории (в том числе и какая-то одна из советских). Баш выбрал парижскую, которую закончил сразу по четырем специальностям, среди которых фортепиано, контрапункт и, кажется, композиция.
Не удивлюсь, если, запамятовав, я пропустила балетную специальность: на сцене рослый и несколько клеркообразный Эль Баш держится с нарциссическим достоинством и хорошо продуманной непроницаемостью буддийского монаха. Добавив ко всему вышесказанному странноватые буклетные ссылки, что пианистом сыграны все ранние сочинения Сергея Прокофьева, записаны все сонаты Бетховена и подготовлены пятьдесят концертов для фортепиано с оркестром, можно смело закрывать персональный список музыкально-маркетинговых достоинств. И так все ясно: трудяга, ремесленник, самоотверженный жрец нот.
Из трех бетховенских сонат — с Пятой по Седьмую, сыгранных Эль Башем в первом отделении, я поняла только одно: этот человек одержим ближневосточной манией преодоления препятствий и совершенно наивным отношением к музыке, в которой для него главное — "не мазать". Ну то есть играть, как из снайперской винтовки. Тем временем как зал, слушая, с какой дисциплиной Эль Баш отливает одну бессмысленную штамповку за другой, грезил: "Вот бы моему внуку/внучке его усердие и серьезность" — дюжий пианист и впрямь поражает установкой "на отличника фортепьянной игры",— я, маясь, думала совсем о другом.
Например, высчитывала возрастной барьер, за которым количество сыгранного переходит в качество. И поняла, что такого барьера нет. Рихтер не был отличником ДМШ — он в ней и не учился никогда, а музыку как-то смолоду увлеченно копал, пока не докапывался до ее гуманных оснований. Восьмидесятилетний Горовиц, помню, напротив, играл "Польку" Рахманинова, словно маленький баловник, которого просят продемонстрировать свою виртуозность, а он буль-буль, и только единственную тему-маску в три ноты вытягивает откуда-то из середины, где ее попросту можно было не услышать не найти. Да, у Горовица в придачу к фантастическим пальцам были фантастические уши. У Рихтера — сердце и душа.
У Эль Баша ни того, ни другого, ни третьего. При полном отсутствии головы и абсолютно очевидном присутствии кисте-пальцевого синдрома беглости он загружается в музыку, как в тренажерный зал. В первой части сонат Бетховена — разогрев мышц рук, во второй — подача кровотока к голове, а в третьей — по полной нагрузке начинает качать: темп эквивалентен максимальной скорости велотренажера, пальцы ритмичны, как отбрякивания упавшей штанги. Окончания одной сонаты и начала другой зал не слышит. Пианист без паузы, стаейрским рывком лупит еще три части бетховенского ор. 10. Потом еще три. Потом антракт, после которого без малейших изменений в звуке и стуке идет сперва Соната Равеля, а затем шумановский "Концерт без оркестра" (или Большая соната фа-минор).
Конечно, как пианист Эль Баш рассказал нам немного, но кое-что все-таки рассказал. Например, что на фортепиано играют двумя руками — правой и левой, что ноты бывают тихие и громкие, а темпов только два: быстрый и очень быстрый.
ЕЛЕНА Ъ-ЧЕРЕМНЫХ