I walked into Grozny and met the man who sacked it
Giles Whittell confronts the broken city that was Grozny — and the avuncular Russian general responsible for the devastation
Я вошел в Грозный и встретил человека, который его разрушил
ДЖАЙЛЗ УИТТЕЛЛ лицом к лицу столкнулся с грудой развалин, оставшейся от Грозного, и с добродушным русским генералом, ответственным за произведенное опустошение
Через несколько часов после того, как я пешком добрался до развалин, в которые превратился центр Грозного, меня схватили и втащили в русский военный джип, где я лицом к лицу столкнулся с генералом, командующим всей чеченской войной.
Меня впихнули на заднее сиденье машины, возвращавшейся с площади Минутка. Впереди сидел генерал Виктор Казанцев, командующий российскими войсками на Северном Кавказе, осматривавший разбомбленную территорию после только что одержанной победы.
"Я хочу, чтобы Европа знала, зачем мы это делаем,— сказал он.— Мы делаем это для того, чтобы предотвратить распространение экстремизма по всему континенту. Мы делаем это, чтобы всегда был мир. Почему же вы, журналисты, не желаете разъяснить это?"
Генерал Казанцев — это тот, кто стоит за российскими бомбардировками: большой добродушный человек с чувством юмора и умением предоставлять своим подчиненным возможность вдаваться на публике в детали и статистические данные операции. Две недели назад он посмеялся над моей неспособностью выпить больше трех стопок водки во время официальной поездки на юг Чечни, в город Шали. Теперь, по его словам, мне повезло, что он меня подобрал, и, возможно, он был прав.
Мы поехали на российскую базу Ханкала к востоку от Грозного, где офицеры накормили меня, предложили сигареты и принялись недоверчиво расспрашивать, каким же образом мне удалось добраться на одном из вертолетов их базы до Грозного, пешком пройти к центру города, а потом вернуться в машине генерала.
На окраину города, неожиданно оставленного 4 тыс. бойцов-повстанцев, защищавших его в течение трех месяцев, меня доставил их вертолет.
В течение казавшегося нереальным часа, спотыкаясь в грязи и снегу, под постоянным артиллерийским обстрелом, ведущимся с невидимых мне рубежей, я шел к центру города, который 102 дня был отрезан от внешнего мира.
Избегая смотреть в лица проходящих мимо офицеров и проезжавших водителей, я вступил в странный мир, почти полностью обезлюдевший и разрушенный.
Напротив меня, в квартале 1428, солдаты конвоя, состоявшего из двух грузовиков и бронетраспортера, разбирали развалины пятиэтажного жилого дома, от которого остались лишь искореженные железобетонные конструкции. Улица была завалена кирпичными обломками, перевернутыми разбитыми ванными, тут же валялся сломанный детский велосипед.
В воздухе висел тяжкий запах взрывчатки. Есть там враг или нет, бомбардировка площади Минутка продолжалась.
Бронемашины пехоты бороздили городские развалины, но я не увидел ни одного гражданского до тех пор, пока не наткнулся на груду брошенных кем-то гранатометов российского производства, рядом с которыми мяукала кошка. Женщина, с грязным от въевшейся сажи лицом, закутанная в несколько свитеров, вышла из-за развалин, держа в руках три кастрюли. "Вот что они оставили,— сказала она.— Я так и не могла поверить, что с нами это стрясется. Это ужасно, но я должна сказать: только русские способны на такое".
Еще две недели назад Курпат Алканова с десятью своими родственниками жила в этом доме, превратившемся сейчас в руины. 16 января начались самые интенсивные бомбардировки. "Артиллерия, ракеты, самолеты — они применяли все",— говорит она. Вся семья ушла в бомбоубежище, расположенное за 200 метров от дома.
Две дюжины других жителей проживали в нем еще с октября. "Осенью мы набрали много дров, когда на улицах еще оставались деревья,— сказал один мужчина из толпы в 14 человек, которая окружила меня, завидев мой блокнот.— Тогда же я купил муки. Каждый день мы пекли хлеб в печке, сложенной из валявшихся повсюду кирпичей, ели его, запивая подогретой водой. Мы едим, пьем, спим. Все". Другая женщина, Раиса Мастаева, вступает в разговор: "И мы говорим добрым русским солдатам: 'Спасибо, что не убили нас'. Это не жизнь. Это существование на грани выживания".
Некоторые не выживают. Два дня назад, после двух месяцев, проведенных с другими 30 семьями в подвале в центре Грозного, Хава Аюбова решила уйти. Трое ее друзей были убиты днем раньше, когда в здание, под которым находился подвал, попал снаряд. "Мы решили, что если останемся, то погибнем",— рассказывает женщина. По радио она услышала об открытии безопасного коридора к юго-востоку от города. Во вторник в четыре часа утра она и еще девять человек направились туда. Через считанные минуты ее племянница Фатима была убита шальной пулей на площади Минутка.
Целый день Хава провела на площади под мощным обстрелом, пытаясь унести тело Фатимы. Вчера, находясь уже в другом подвале, к востоку от площади, она тихо плакала: "Я сама не могла ее унести. Если я не смогу похоронить ее сегодня, тело съедят собаки".
Бомбардировки прекратились, и 28 января российская армия сантиметр за сантиметром продвигалась к площади Минутка. Но вооруженные повстанцы исчезли, словно растворились, как полагают большинство русских солдат, после заключения сделки с оцеплением, которое, по идее, должно было "запереть" их внутри столицы.
Мое возвращение в нормальный мир произошло почти комично. Через несколько минут после того, как я вышел на улицу из подвала, на меня натолкнулся генеральский джип. Российская армия не привыкла видеть иностранных корреспондентов, разгуливающих без сопровождающих; введя процедуру обязательной аккредитации, в которой обычно отказывают, армия успешно изолировала зону военных действий от внешнего мира. Но со мной обошлись превосходно, больше заботясь о вопросе своей безопасности, чем о мотивах моего поступка.
Перевел АЛЕКСЕЙ Ъ-МАЛАХОВСКИЙ