В Большом зале консерватории состоялся концерт Большого симфонического оркестра под управлением Владимира Федосеева. Своей программой из симфонических фрагментов Вагнера маэстро чуть было не превратил Москву во второй (после Санкт-Петербурга) вагнеровский город России, а себя самого — во второго (после Валерия Гергиева) русского дирижера-вагнерианца. Но этому помешал Чайковский.
То, что в Москве назревала вагнеризация, очевидно: в отличие от Питера, по части вагнеровских интерпретаций столице до сих пор хвастать было нечем. Недавно сброшенный Гергиевым козырь — концертное исполнение "Золота Рейна" в Мариинке — лишь раздразнил московских поклонников Вагнера. И вот нате — сразу три симфонических отрывка в исполнении БСО: увертюра к "Нюрнбергским мейстерзингерам", симфоническая картина "Зигфрид" и — буквально Гергиеву на пятки — увертюра к "Летучему голландцу".
Соревновательный аспект, конечно, сильно преуменьшает то, что в принципе вагнеровским неофитом Федосеева не назовешь. Симфонические фрагменты вагнеровских опер поштучно встречались в репертуаре БСО, в частности на фестивале в Брегенце (1995). Звучали и раньше. И позже. На прошлой неделе концерт-чествование Ирины Архиповой Федосеев предварил антрактом из оперы "Риенци", оставив сладковато-горькое воспоминание от сухого звука оркестра и тускловатой динамики своего явно неоперного Вагнера.
Симфоническим, а не оперным предстал Вагнер и на сей раз. Пришедшие на концерт за громким симфоническим forte были удовлетворены. Одних восхитило деятельное начало "Мейстерзингеров" — с маршевой поступью, повествовательным пафосом и эффектными струнными, отчего-то очевидно предпочтенными сочным репликам меди. Других — надсаженная звукопись мариниста-Вагнера в "Летучем голландце". Третьих — интеллектуальный парафраз вагнеровских длиннот в запаутиненном (под медленный симфонизм Малера) "Зигфриде", кстати, не имеющим никакого отношения к одноименной опере (как было объявлено), а сочиненном на рождение сына Вагнера по имени Зигфрид.
Тем же, кто не в силах оторвать вагнеровские увертюры от опер, многое показалось странным. Например, необоснованное сплющивание дивно красивых и, поверьте, главных в опере про средневековый Нюрнберг мелодий, слишком плотно прибитых друг к дружке в согласии со структурным прагматизмом Федосеева-симфониста. Так, что наслаждаться было и нечем.
В тихой статике "Зигфрида", в потускневшей лирической мелодии Сенты ("Летучий голландец") усматривалась цельнокроенная модель симфонического концерта, подразумевающего крупные контрасты (они образовывались чередованием избранных фрагментов) и дисциплину их воплощения. Убедительно оформить все это интеллектуалу-Федосееву было несложно. Правда, некоторым эпизодам (особо колеблемым показался флейтово-валторновый альянс) не хватило устойчивости. Схваченный на живую нитку Вагнер растворился в симфонических аллюзиях. Информативно передовых — "как Малер" ("Зигфрид"), "как Рихард Штраус" ("Нюрнбергские мейстерзингеры"), "как венец — но не немец" (вообще), но к оперному Вагнеру никак не подходящих.
Не исключаю, что в симфо-компилятивных приемах федосеевского Вагнера сильно повинен самый несомненный из русских вагнеровских адептов — Петр Ильич Чайковский. Сыгранный в первом отделении непопулярный Второй концерт популярного Чайковского в исполнении Лизы Леонской явил забытый (по крайней мере, со времен последнего конкурса им. Чайковского) вариант имперского фортепианного стиля. Бурные шопеновские арпеджио, листовские октавы, шубертовская "Ave Maria" (тема второй части), равелевские pianissimo, вцементированные в укрупненный до сходства с симфонией массив концерта, возможно, отобрали у Вагнера то, что ему было так необходимо. Державный пафос, эпический тон и харизму европейского гения.
ЕЛЕНА Ъ-ЧЕРЕМНЫХ