Дети меня не поделили. Раньше вопроса о том, чья я мама, не возникало. Я не знаю, думали ли они об этом когда-либо до этого. До вчерашнего дня.
— Ты — моя мама? — спросила Варя, и я не заподозрила в этом вопросе чего-то неладного.
— Да,— уверенно ответила я.
Федя не слышал нашего разговора. Он спал. Варвара проснулась раньше и забралась в мою кровать.
— Ни у кого больше нет такой любимой мамы,— продолжала дочь.
— И такой любимой доченьки,— я по-прежнему ничего не подозревала.
Она крепко поцеловала меня.
— Вот мы с тобой тут лежим и нам так хорошо!
Еще один поцелуй.
— Так замечательно приятно,— Варя любит складывать слова в не слишком стройные конструкции.
И еще один в щеку.
— И ничего не страшно, когда под боком мама,— процитировала она одну из любимых своих книг, заменив штатное "папа".
Я абсолютно расслабилась. И тут — прямо в упор.
— Ты только моя мама и больше ничья. Только моя.
Она смотрела на меня так бесхитростно. И можно было решить, что вся прелюдия была просто так. Без заранее продуманного сценария. Я даже, может, готова поверить, что так оно и было.
Она смотрела так, что невозможно было ей отказать. Но я была вынуждена.
— Доченька, а как же Федя? Я — ваша мама. Твоя и Федина.
Она расстроилась, но не сдалась.
— Федина чуть-чуть, а моя — полностью,— сегодня на уроке они проходили эти понятия, и Варя пыталась проверить их в действии.
— Я полностью твоя и полностью Федина.
— А ты уверена, что так бывает?
Мы не успели закончить разговор — я бесконечно благодарна Феде за то, что он так вовремя проснулся и зашел к нам в комнату. Тема разговора сразу же переменилась — Федя мечтает ездить на гонках и все его разговоры сейчас — про трассы, скорость и секундные отставания.
В тот же день дочь, проснувшись после дневного сна, застала меня за кулинарной книгой. Она, как и утром, проснулась чуть раньше обычного, тихонько встала и пришла на кухню, где я пыталась приготовить к полднику клубничные маффины.
— Мамочка, я тебе сейчас помогу,— заявила Варвара, натягивая на себя мой фартук.
Мне, наверное, нужно было обрадоваться. Но некоторое время назад Варино участие в приготовлении сырников завершилось невозможностью их приготовить: дочь опустила руки в творожную массу и, не рассчитав усилий, перевернула миску.
— Ну ничего страшного, не расстраивайся, мамочка, я сейчас все подниму,— дочь старательно собрала с пола всю смесь и очень ругалась, когда я выбрасывала это в мусор.
Отдавать Варе на откуп тесто на этот раз я не стала.
— Варь, почисть, пожалуйста, орехи.
— А это есть в рецепте? Ты уверена?
Я прочла ей вслух "ореховую" часть рецепта.
— Очищенный миндаль размолоть в блендере... — проговаривала я.
— Миндаль! Еще бывают грецкие, кешью, фисташка и каштан,— накануне на занятиях они изучали орехи. Теперь они знают о них, кажется, почти все.
Я отдала дочери блюдце с миндалем и показала, как очищать ядра.
— Мам, посмотри, в каждом орешке по одному ядрышку. Скорлупка — это мама, а ядрышко — ее доченька. Ну и как же ядрышек может быть двое? Тут для двоих нет места.
Все было настолько честно, что казалось, она решает все эти моменты сейчас именно для себя. Она реально пыталась ответить на вопрос, который раньше казался для нее таким однозначным.
— Варя, ты забыла, что орехи растут на дереве. Это и есть их мама. Орехов очень много, а мама у них — одна.— Федя произнес все это, выглянув из-за холодильника. Сколько он простоял там и давно ли он проснулся, я не знаю. И такая серьезность была совершенно неожиданной для него.
Я отправила маффины в духовку. На кухне стало жарко. Разговор про орехи перерос в спор. Федя спокойно рассуждал, Варя от этого еще сильнее злилась. Их помирили приготовившиеся маффины, которых оказалось поровну, и предмета для спора не возникло.
— Что это у тебя за царапины?-- спросил на следующий день Федю доктор, приехавший на плановый осмотр.
— Это Варя.
— Почему?
— Да потому что эти женщины. Все время царапаются. А на самом деле просто не понимают, что нельзя вот так просто разрезать маму.
Засыпая, он прошептал мне:
— Когда я вырасту и помчусь на гонке, ты не поедешь со мной.
— Почему? — мне был интересен ход его мысли.
— Потому что ты — не только моя мама.
В ту секунду он снова был серьезен.