"Мы думали, что сделаем революцию, но не получилось"

В фонде "Екатерина" открывается выставка французской художницы Аннетт Мессаже "Вымыслы, искушения, манипуляции"*. Корреспондент "Власти" Валентин Дьяконов поговорил с ней о женской доле в искусстве.

*Выставка организована музеем "Московский дом фотографии" при поддержке ОАО НОВАТЭК и BSGV.

Аннетт Мессаже провела 1970-е в борьбе со стереотипами. Вышивала коврики с женоненавистническими поговорками из французского фольклора, аналогами нашей "Баба с возу — кобыле легче". Делала серию "Добровольные пытки" — ряд изображений результатов болезненных косметических процедур, вырезанных из женских журналов. В серии "Крупный план" — фотографии случайных мужчин на улице ниже пояса для того, чтобы они почувствовали себя в шкуре девушек, ощущающих постоянный интерес со стороны мужчин к своим вторичным половым признакам. Если бы деятельность Мессаже исчерпывалась только такими феминистскими акциями, ее имя стояло бы сейчас в ряду уважаемых интеллектуальной элитой, но малоизвестных публике активисток.

Но Мессаже боролась и с самой собой. В интервью The New York Times она рассказывала, что чувствовала себя странно из-за того, что ее героями в искусстве были сплошь мужчины. Поводом для сомнений стала и растущая популярность мужа — Кристиана Болтански (его в Москве уже видели на I Московской биеннале). "И вообще,— говорила Мессаже,— я считала, что быть одновременно симпатичной и заниматься искусством нельзя. И очень обрадовалась, когда про мои работы сказали, что их как будто бы мужчина сделал. Потом, правда, поняла, насколько это глупо".

Чтобы держаться вровень с титанами, Мессаже сделала парадоксальный ход и закрепилась в пространстве домашнего уюта. Комнаты своей квартиры она разделила на зоны "Мессаже-коллекционер" и "Мессаже-художник". В одной она работала над произведениями, в другой сортировала интересные ей предметы, например детские рисунки (у самой Мессаже детей нет). Помимо этих двух ролей Мессаже придумала себе еще несколько масок — трикстера, разносчика сновидений, лгуньи. Так прямолинейные феминистские выпады оказались включены в одну из ролей.

Зрителям, знающим сюрреализм, самые известные работы Мессаже могут показаться угадайкой на знакомые темы. Само желание сыграть множество ролей перекликается с практикой Марселя Дюшана, придумавшего себе женский образ и псевдоним Рроз Селяви. Громадные крылья "Химер" (1982) напоминают очертания жуткого монстра под названием "Ангел домашнего очага" кисти Макса Эрнста (1937). Глаза у одной из "Химер" сделаны из фотографии женской груди, что отсылает к знаменитой картине Рене Магритта "Изнасилование" (1934), на которой вместо женского лица красуется обнаженный торс. Любовью к использованию черно-белой фотографии, кстати, Мессаже тоже заразилась у сюрреалистов вроде Ман Рея, экспериментировавших в этой области. Инсталляции Мессаже перекликаются с сюрреалистами и в смысле отношения к религии. Если большинство классиков движения придерживались левых взглядов и к католичеству относились со скептицизмом, то Мессаже делает работу "Мои обеты (вотивные изображения)", опираясь на традицию оставлять в храмах картинки или скульптуры: на них она изображает части тела, пораженные какой-либо болезнью.

В 2005 году Аннетт Мессаже стала первой женщиной, которой предложили представлять Францию на Венецианской биеннале. Во французском арт-мире эту новость приняли как свидетельство победы феминизма. Инсталляция Мессаже "Casino" ("домик" по-итальянски, а не то, что можно было предположить) получила высшую награду биеннале — "Золотого льва". Головы Буратин из черной кожи, блестящей, как костюмы для садомазо, терялись в мешанине из подушек, нитей и тканей. Ничего специфически женского в "Casino" не было, речь скорее шла об играх с детской сексуальностью и жестокостью, которые неизменно интересовали читавших Фрейда взахлеб сюрреалистов. Но самые выдающиеся из них понимали, что в искусстве лучше ничего не говорить прямо. И Мессаже хорошо выучила их урок.

Вас выгнали из художественной школы за то, что вы слишком много времени проводили в музеях?

Я была очень любопытна в молодости и предпочитала больше времени посвящать путешествиям, выставкам в музеях и галереях. Обожала кино. Преподаватели у нас были очень консервативные, а я любила все современное и хотела увидеть жизнь в ее развитии.

Студенческие беспорядки 1968 года тоже называют одним из главных событий, повлиявших на ваше творчество. Вы участвовали в самом бунте?

Да, я была там, ходила на демонстрации. Но в то время женщинам не позволяли слишком активно проявлять себя в обществе. Помню атмосферу 1968-го: все были настроены очень оптимистично, быть молодыми было очень весело. Мы думали, что мы сделаем революцию, но не получилось.

Вы недовольны результатами? Думаете, что дух 1968 года сошел на нет?

В 1970-х годах я думала, что искусство способно изменить мир. Теперь я так не считаю, хотя верю в то, что искусство может сильно повлиять на жизнь отдельного человека. Что касается политики в целом, то сейчас мы живем в мире открытых границ и сама Франция уже не Франция, а часть Европы. Конечно, хорошо, что мы все вместе, но это таит в себе определенные опасности.

Вы говорили, что в конце 1960-х женщин не воспринимали серьезно. Сейчас ситуация изменилась? Или вы до сих пор чувствуете себя во втором ряду?

Сейчас все иначе. Женщины-художницы, вышедшие на международную арт-сцену, пользуются всеобщим уважением. Им легко попасть на выставки, в том числе и музейные. Правда, продавать работы хоть в те же музейные коллекции все еще труднее, чем мужчинам. И так везде в мире, Франция не отличается каким-то особым шовинизмом в этой области.

Одна из работ, принесших вам известность, "Жильцы на отдыхе", представляет собой чучела воробьев, одетых в связанные вами свитера. В сентиментальной французской живописи XVII века, например Жан-Батиста Греза, мертвая птичка — символ потерянной невинности. В "Жильцах на отдыхе" речь идет о том же?

Я об этом не думала, но, наверное, связь есть. Птица — это хрупкое существо. И одну из птиц из этой инсталляции я нашла на улице, мне стало очень жалко ее, идея связать ей одежду возникла сама собой. Так что сентиментальность в этой работе точно есть.

Вам приходилось как-то бороться с влиянием американских художников, поп-арта, когда вы начинали?

Когда я начинала, главной модой был концептуализм, искусство очень строгое, формализованное. А я всегда любила плыть против течения и занималась ручным трудом, рисовала, шила, делала коллажи и декупажи. Воспринимали это плохо. От концептуального искусства я скорее отталкивалась, хотя художников этого направления, например немку Ханне Дарбовен, я очень люблю.

В серии "Мои обеты" вы показываете современную версию католической традиции приносить в храмы вотивные предметы. Какую роль в вашей жизни сыграла религия?

Мои родители не воспитывали меня в католическом духе, но из чувства противоречия я приняла католичество. Не сказать чтобы я очень религиозна, мне просто нравятся детали католических храмов, витражи, особенности ритуала. То же самое с астрологией, например: я не следую предсказаниям, но рисунки и стилистика астрологов меня очень привлекают.

Сейчас в мире искусства чувствуется огромный интерес к религии и вере. Два года назад в парижском Центре Помпиду прошла выставка "Следы сакрального", поиск чего-то потустороннего в современности. Вы думаете, это перспективное направление?

Дело не в религии и мистике, дело в человеческой душе. В ней, собственно, все есть: и воля к совершению ужасных поступков, и стремление делать добро. Этим мы отличаемся от животных, которые просто существуют. Искусство должно иметь отношение к душе, а насчет ритуалов я сомневаюсь.

Вы большинство своих работ делаете вручную и сказали как-то, что ассистенты убивают искусство. Это принципиальная позиция или тоже стремление плыть против течения?

Нет, я действительно верю в то, что искусство не должно напоминать фабрику. Один американский художник важно сказал мне: "У меня 20 ассистентов, я серьезный автор". Но художнику нельзя быть бизнесменом и все время производить все новые и новые работы. Дэмиен Херст, например, создал такую систему отношений с собственным искусством и перестал быть интересным. Должно быть время для безделья, размышлений, и только тогда приходит вдохновение. В этом смысле для меня идеальными художниками всегда были Альберто Джакометти и Брюс Науман: они все делают сами.

Ваша серия "Химеры" напоминает живопись Макса Эрнста 1930-х годов. Для вас важно наследие сюрреализма?

Меня больше интересует фотография, чем живопись. Была такая художница в лагере сюрреалистов по имени Клод Каон. Она снимала автопортреты, которые выглядят очень современно, играла с андрогинностью. Вот ее работы мне нравятся больше, чем произведения ее коллег.

Ваша инсталляция "Проникновение", состоящая из мягких игрушек в виде внутренних органов человека, напоминает анатомический театр.

Тут скорее меня вдохновил легендарный театр ужасов "Гран-Гиньоль", а еще я очень люблю "Балладу о повешенных" Артюра Рембо.

В ваших работах очень часто используются тексты и надписи. Вы занимаетесь литературным трудом?

О, я с удовольствием стала бы писательницей, только я не знаю, как это делается.

Литератор — более уважаемая фигура во Франции, чем художник?

О да. К сожалению, во Франции намного больше любят писателей. Визуальные вещи понимают с большим трудом.

У вас было несколько больших выставок в Америке, в том числе и в нью-йоркском МоМА. Вам нравится тамошняя аудитория?

Они любят французскую культуру. И поскольку я не копирую американских художников, они относятся ко мне очень уважительно.

Как вы видите положение художника в обществе победившей массовой культуры? Он должен бороться с ней, вливаться в нее? Или просто не замечать?

Мне нравится современность потому, что сейчас много самых разных художников. И художники-предприниматели, и лирики, кто угодно. Когда-то главными направлениями были концептуализм и минимализм. Все вокруг говорили о философии, обсуждали труды Людвига Витгенштейна. Времена изменились, конечно.

Это хорошо или плохо?

Я не знаю!