Братья по соцреализму

Когда я узнал, что венский музей декоративного искусства МАК делает выставку "Цветы для Ким Ир Сена", у меня сердце замерло. Северокорейского искусства давно уже никто нигде не видел. И это белое пятно взялся закрасить не кто иной, как сам директор музея Петер Ноевер. Его МАК — образцовая культурная институция. Если Ноевер за что-нибудь берется, это, стало быть, самое входящее в моду, самое горячее и острое. Он воспевал искусство революционной Кубы, он сделал выставку про наш архитектурный сталинизм и вот теперь добрался до таинственного искусства страны победившего чучхе.

Петер Ноевер не только гений музейных выставок, он гений их рекламы. Но давно ему не удавался такой бенефис, как с нынешней корейской выставкой, которая открылась ровно в тот момент, когда на границе снова запахло порохом. Я ни в коем случае не хочу сказать, что именно он с рекламными целями потопил южнокорейский сторожевик, но выставка "Цветы для Ким Ир Сена" оказалась еще более горячей, чем ожидалось.

МАК — свободный, расслабленный, демократический музей, радующийся каждому посетителю. Но сейчас! Никогда еще посещение выставки не было обставлено большими формальностями. Никаких фотоаппаратов, проход через магнитную рамку, вещи в корзину. Что я должен был принести с собой, чтобы взорвать величавое спокойствие северокорейской культуры? Топор, пистолет, статуэтку Джеффа Кунса?

Такое впечатление, что в залах вживую стоят покойный Великий вождь Ким Ир Сен и его сын, здравствующий Великий руководитель товарищ Ким Чен Ир. Но нет, они только на портретах, хотя и в изрядном количестве. Приблизиться к этим портретам нельзя: они отделены от зала красной бечевкой и за каждым участком экспозиции особый работник музея следит, как за демаркационной линией на 38 параллели.

Вот "Вместе на пути к народу" на полотне Ри Тонг Гона 2002 года. Два вождя стоят у своего бронепоезда на заснеженном перроне с одинаковой белозубой улыбкой мудрых бобров. Старый — более старообразный, в пальто с мерлушковым воротником и в меховой шапке, хлопающей ушами под порывами ветра, молодой — в коротком пальто красивого светло-защитного цвета и без шапки. Из животворящей вьюги проступают новые времена, впрочем, такие же счастливые, как старые.

Вот "Верховный командующий Ким Чен Ир внимательно заботится о солдатском рационе" (Ри Чол, 2000) — на картине верховный проверяет, что закладывают в солдатский котел весело улыбающиеся повара. Рядом с котлом лежит настоящее мясо и несколько картофелин, на заднем плане — яблоки для компота и ящик с рыбой в зарослях капусты. Вот "Третий враг" (2007): снайпер, залегший в сугробе, радостно показывает три пальца. Эту картину писали сразу два художника: Ким Жон Чан и Чой Кьонг Сок. Один явно специалист по снегу, другой — по лицам и винтовкам. Вот люди в автобусе "По пути на работу" (Ким Жонг Жонг, 1992) читают газету за заиндевевшим стеклом, шутят, веселятся перед рабочей сменой. Лишь один задумался. Но он явно задумался о хорошем, может, сочиняет стихи, а может, музыку, которую исполнит на аккордеоне в рабочий полдень на строительных лесах героиня картины "Перерыв" (Ким Йон Чой, 1988). Вот мастер, отставив в сторону автомат, делает скрипку, перед ним инструменты, молоток, долото, рубанок и на этой своей свежесрубленной скрипке он выводит "Победную песню" (Квон Хиок, 2008). Вот солдат-регулировщик переводит через дорогу вереницу школьников шеренгой по два. Возглавляют ее мальчик с игрушечным автоматом и девочка с куклой: каждый готов выполнить свой долг для страны. И детям уступает путь "На перекрестке" (Ким Санг Хуи, 1970) черная 21-я "Волга" с оленем.

Я провел на этой выставке полдня и не только потому, что надо было переписать в блокнот десятки имен незнакомых художников. У меня было странное ощущение, что я вернулся в детство. Причем вернулся не в хорошем смысле, как каждый бы рад, а в самом что ни на есть неприятном. Не знаю, что "Цветы для Ким Ир Сена" напоминают австрийцам. Возможно, те времена, от которых в городе остался памятник советскому воину-освободителю. Но нам, советским, это слишком знакомо. Я все это видел на бесконечных отчетных выставках в Манеже.

В те советские времена в киосках продавался журнал "Корея". Он пользовался большим успехом, потому что был дико смешон: на его страницах твердые принципы соцреализма выглядели настолько абсурдно и сюрреалистично, что казались пародией. Никакой соц-арт не мог с этим сравниться, Комар и Меламид умерли бы от зависти. Так вот, оказывается, журнал не врал. Пропаганда была правдива. В Корее все так и есть, как было и будет, нет разницы, написана ли эта картина вчера или сорок лет назад.

Петер Ноевер призывает говорить об искусстве, а не о политике. Но это странное искусство, как будто брошенное в вечность. Есть ли у него какое-нибудь развитие, какие-нибудь варианты? Если присмотреться, оказывается, что есть. Возможно, изнутри эти муравьиные подвижки выглядят настоящей эстетической революцией. Вот великий вождь среди детей, и среди них его сын Ким Чен Ир, нынешний хозяин Кореи ("Мы — счастливейшие дети в мире", Ким Сон Мин, 1995). А вот здесь он уже подрос и руководит строителями ("Вождь Ким Чен Ир среди героических строителей Сонгана", Йон Хуи Джун, 2004). Он ведет их за собой вдоль громоздящейся на заднем плане плотины. Все так веселы и душевны, что кажется, они только что немного выпили в прорабской, а теперь вышли подышать строительным воздухом. Если первая вещь еще традиционно живописная, то вторая уже движется к гиперреализму. За десять лет выросло мастерство художников, как будто бы они освоили какой-то специфический живописный фотошоп.

Отдана, конечно, дань традиции. Пейзажи, корейская природа, горы и леса, народные танцы, которые менее привязаны к злобе дня. И в том же национальном стиле с большим графическим мастерством выведен пионер, который учит крестьянина над плугом. На боку пионера висит какая-то полезная колотушка, видимо, для того, чтобы правописание лучше входило в голову ("Чтение — основа революционного образования", Жонг Ан Йонг, 2008).

О классической восточной графике напоминает напрочь лишенная политического посыла ярмарка быков ("На старом рынке", Хонг Йонг Ю, 1992). Если, конечно, не понимать ее в том прямом смысле, что сельские районы КНДР чрезвычайно богаты быками. Но рядом все тем же художником, все в той же традиционной манере изображен зимний переход солдат народно-освободительной армии ("Население Косонга помогает солдатам на фронте", 1961). Немного похоже на попытки иконописцев-палешан подключиться после революции к новой тематике.

Портреты вождей различаются антуражем — в остальном они почти одинаковы: близки к народу, причем не в переносном, а в буквальном смысле. К вождям люди тянутся и стараются за них ухватиться. Если какой-нибудь почтенный человек завладел рукой Ким Ир Сена, видно, что он ее ни под каким видом не отпустит. Вождь, как правило, не вырывается и чинно беседует с народом. На одной из картин он окружен детьми, она называется "Великий вождь товарищ Ким Ир Сен среди детей" (Ким Рин Гвон, 1963), а на другой он окружен художниками. Вождь говорит, а они слушают, сидят и конспектируют или, может, зарисовывают. Это уже называется "Президент Ким Ир Сен среди художников" (1972), и написана картина коллективно всем Союзом художников КНДР — не скажу, писали ли они взаимные портреты или автопортреты и чьей кисти доверили самого Ким Ир Сена. В этих парадных вещах столько пафоса, что рядом с ними сценка "На ферме в мае" (Жон Жон Йо, 1956) с петухом, распушившим хвост в толпе признательных кур, подозрительно смахивает на пародию.

Есть на выставке плакаты, настолько знакомые на вид, что глядя на них, обнаруживаешь, что умеешь читать по-корейски — "Не перебегай перед поездом! Больше угля Родине! Берегите лес от пожара! Здоровье — народу!" Есть архитектура, похожая на ту, которой меня учили в поздние брежневские времена: с дворцами культуры, стадионами и триумфальными арками, стоящими посреди пустынного города. Когда смотришь на главный зал тамошнего Дворца съездов, вспоминаешь достойную Сорокина клевету о том, что все кресла здесь снабжены детекторами лжи, проверяющими во время отчетных докладов твою реакцию. Взыграло ли в тебе высокое чувство патриотизма или твоя тощая задница напрасно кривится в бессильной злобе.

Замечательный вариант рабочего и колхозницы у 170-метровой Башни чучхе — вместо двух персонажей там трое — в тылу у рабочего с молотом и крестьянки с серпом пристроился интеллигент с кисточкой. У подножия башни прикрепляют таблички приезжие сторонники чучхе из других стран. Целая стена на выставке воспроизводит эти несколько надгробные на западный вкус мраморные доски. Все больше африканские президенты из Того, Заира, Камеруна, Верхней Вольты (той, что без ракет), но есть, к примеру, и Роберт Аппетит из Франции, и даже депутат Государственной думы России Венгеровский Александр Дмитриевич.

Над этим впору посмеяться, но не выходит. Совершенно не до смеха. В конце концов, лет шестьдесят назад нам бы это показалось нормальным, достойным и даже величественным, мы защищали бы об этом диссертации и спорили, имеет ли право художник увлекаться живописью в ущерб сюжету на примере картины товарища Так Хио Йона "Улица под дождем" (2010). Уже в 1970-х официальное сталинско-брежневское искусство казалось нам гнилым и фальшивым, тронь — развалится, полным абсурдом выглядело его существование в современном художественном мире. И вот поглядите — оно живо, здорово, не показывает никаких симптомов дряхлости и может быть выставлено как единый гезамткунстверк в лучшем западном музее.

И вещи, сделанные в прошлом году у них, иногда не отличишь от вещей, сделанных 50 лет назад у нас. Это какое-то даже не идеологическое, а медицинское родство. Точно так же разные люди реагировали бы одинаково на поражение одинаковых участков головного мозга. Единственное, что успокаивает, это поражение, похоже, обратимо. Какими бы мы ни были больными — мы каким-то образом все-таки вылечились. Навсегда. Или до следующего приступа.

Вена, МАК (Osterreichisches Museum fur angewandte Kunst), до 5 сентября