Bykov. Urla dal silenzio per il Paese desaparecido
Быков. Беззвучный вопль из страны, пропавшей без вести
Dario Fertilio
Дарио Фертилио
"Белорусский Солженицын", живущий в изгнании неподалеку от Хельсинки, говорит об аннексии, которой может подвергнуться его родина, а также о диктатуре, во всем препятствующей свободе самовыражения. Его новый рассказ возвращает к аду Чернобыля.
Его имени не обнаружишь ни в телефонном справочнике, ни на табличке при входе в его квартиру. Такая секретность объясняется тем, что "белорусский Солженицын" Василь Быков был вынужден бежать от преследования режима и нашел убежище здесь, под защитой правительства Хельсинки.
Когда-то, еще в советские времена, когда он был удостоен Ленинской премии, его фамилия писалась только по-русски: Быков. Сегодня писатель предпочитает родную белорусскую версию: Быкау. Переделав свою фамилию на белорусский лад, он как бы сжег за собой мосты, соединявшие его — пусть только лингвистически — с Советским Союзом, ставшим для него крестной мукой. Хотя, как это ни парадоксально, именно русский язык и изначальная благосклонность Горбачева принесли Быкову мировую известность. Он автор больших романов, посвященных второй мировой войне — "Мертвым не больно", "Знак беды". Он стал первым в Белоруссии обладателем Нобелевской премии. Он выступил с открытым забралом против диктатуры в Минске, "перекрывающей кислород" интеллигенции. И в результате оказался в изгнании.
В общем, это непростая фигура. Тяжело дыша (сказывается болезнь легких), пожилой человек осторожно открывает дверь своей крохотной двухкомнатной квартирки, расположенной на самом краю Хельсинки. Вот уже полтора года он живет здесь вдвоем со своей женой Ириной. Столица Финляндии перечисляет ему около тысячи долларов в месяц, оплачивает жилье и гарантирует неприкосновенность и конфиденциальность. Взамен он старается посвящать все долгие северные вечера работе: романам, рассказам, "проповедям", которые он пишет для некоторых западных радиоведущих, и статьям, где он говорит о том, что происходит в его стране. По его словам, Белоруссии угрожает "аншлюс", то есть насильственное присоединение к России. Он признается:
— Я нахожусь здесь, в изгнании, только потому, что в Белоруссии мое дальнейшее существование находится под угрозой. И я не единственный из белорусской интеллигенции, кто был вынужден уехать. И все-таки я считаю, что мне еще повезло. У нас ведь так же, как было когда-то в Аргентине или в Чили: существуют отряды смерти, инакомыслящие подвергаются преследованиям и даже исчезают без следа. Покажись только я в Минске, на меня могли бы напасть и на пороге моего дома, и просто на улице. И никто не подумал бы даже защитить меня.
— Но уж в Финляндии вам будет поспокойнее...
— Весьма относительно. Потому что я чувствую, что и здесь нахожусь под контролем. Сейчас всему миру известно, что белорусский КГБ жив и процветает. Став самой сильной спецслужбой в мире, комитет даже не сменил своего названия. Многие и многие его сотрудники только ждут сигнала к действию.
— А вы замечаете эти сигналы?
— Конечно, даже здесь, в Хельсинки. Они расплывчаты, неопределенны, эзотеричны. Их можно почувствовать лишь той частью нашего мозга, которая отвечает за память. Их можно разглядеть лишь боковым зрением. Пусть я не смогу дать этому рационального объяснения, но я знаю, что он, КГБ, следит за мной.
— Это, должно быть, не самое приятное ощущение...
— Однако далеко не новое. Ко мне, например, уже давно приставлен "контролер", эдакий черный ангел, которому поручено изучать все мои работы. В свое время он кромсал мои статьи в "Правде". Его зовут Владимир Севрук. Когда-то он перешел из Академии наук в центральный аппарат КПСС. Ну а теперь он стал советником по литературе белорусского президента Лукашенко.
— Считаете ли вы корректной аналогию вас с Солженицыным, которую многие сейчас проводят?
— Литературный суд я оставляю другим. Но, во всяком случае, нас объединяет христианский настрой. Его вынудили эмигрировать, а со мной поступили по-другому: мне предоставили возможность путешествовать, точно зная, что я попрошу политического убежища за границей. А я приводил их в изумление, каждый раз возвращаясь в Белоруссию. Однако делал я это лишь по одной причине: я любил женщину, которая теперь является моей женой, и конечно же, не мог уехать, не забрав ее с собой.
По его письменному столу разбросаны листы бумаги, из которых рождаются рассказы в изгнании. Они проходят три стадии: рукописный черновик, машинопись, вся исчерканная правкой, и наконец, окончательная, чистовая версия. Все написано, конечно, на белорусском языке, понятном лишь немногим специалистам. "Из-за этого я вынужден переводить собственные работы на русский,— говорит Быков,— а это ужасно утомительно. Еще Бунин говорил о том, что переход с одного языка на другой в одном и том же выражении — дело очень трудное. Мне, например, приходится переписывать в среднем по семь раз".
А вот и новые, еще не изданные рассказы, которые в ближайшие месяцы будут опубликованы и на Западе. Среди бумаг особенно одно название бросается в глаза: "Волчье логово". Речь здесь идет о земном аде — зараженной зоне вокруг Чернобыльской атомной электростанции. Писатель сам рассказывает фабулу произведения: "Двое из отбросов общества, дезертир из Красной армии и бомж, скрываются в мертвой зоне. Они стремятся выжить, и на некоторое время им это удается: они питаются лягушками из пруда. Но вскоре дает о себе знать радиация. Бездомный умирает, а его спутник вынужден покинуть проклятую территорию, чтобы добыть хоть немного еды. Когда он возвращается назад с ведром картошки, ему остается только умереть".
Такие рассказы типичны для Быкова, и именно крайний реализм их описаний и принес писателю известность. Да еще отказ от героических приукрашений, из-за которого писатель подвергался преследованиям режима. Уже давно ценители его творчества подметили верность писателя тематике второй мировой войны: будто бы за прошедшие 50 лет он так и не смог освободиться от этих воспоминаний. Однако в Финляндии случилось чудо — Быков обратился к современности. Правда, мир, который он описывает, все так же отягощен трагедией и подозрением.
В другом, только что законченном рассказе, озаглавленном "Несчастные", говорится о профессоре, лишенном кафедры за то, что он критиковал войну в Афганистане. Один из его студентов приходит к нему, чтобы выразить поддержку. Однако профессора тотчас же охватывают сомнения: кто это — просто смелый юноша или провокатор из КГБ? После бессонной ночи он решает написать заявление и скомпрометировать студента. "Эта история о двуличности и предательстве имеет реального прототипа,— комментирует Быков.— Не профессора, а молодого человека, который впоследствии эмигрировал в Америку".
Быков пишет о простом, почти метафизическом предательстве. Эти истории словно приходят к нам из другого мира. Однако они просто порождение сюрреалистической белорусской реальности, где недавно группа интеллектуалов подписала документ "в защиту главы правительства" от обвинений писателя. Но Быков не отступает ни на шаг. "За пятьдесят лет я создал в своих рассказах сотни персонажей всех национальностей, сортов, сословий и религий. Это все дети советской империи. И только один тип людей я никогда не описывал: коммуниста, члена КПСС. Это было простейшей формой протеста".
Прощаясь, он слабо улыбается. Время финского гостеприимства подходит к концу: через несколько дней он должен, если только какая-нибудь другая страна не предложит ему пожить в безопасности, вернуться в угрюмый Минск, где его ждут КГБ и режим. На стене своей комнаты, сразу напротив кухни, он повесил географическую карту Европы. Ее правый край практически совпадает с восточной границей Белоруссии: там, где начинается Россия, видно лишь белое пространство.
Перевел ФЕДОР Ъ-КОТРЕЛЕВ