Сегодня завершаются гастроли петербургского Театра балета Бориса Эйфмана. Среди шести спектаклей, показанных в Большом, затесался один детский, обойденный вниманием публики и прессы. Между тем балет "Пиноккио" оказался одной из лучших постановок Бориса Эйфмана.
В прошлом году, комментируя корреспонденту Ъ свое выдвижение на государственную премию, Борис Эйфман высказал любопытную мысль насчет собственной эволюции: "Я меняюсь только художественно — к лучшему. Все как бы наоборот: тело стареет, а душа и фантазия становятся более изощренными, более интересными". Тогда корреспондент Ъ счел за лучшее в дебаты не вступать, изрядно подзабыв эйфмановские творческие свершения прошлого десятилетия. Сейчас настало время полемики: берусь утверждать, что неизощренный балет "Пиноккио", поставленный хореографом на музыку легкомысленного Оффенбаха в 1989-м, гораздо интереснее нудной дидактики его последних "философских" спектаклей.
Конечно, Эйфман не был бы Эйфманом, если бы не нагрузил свою сказку всякими аллюзиями и аллегориями: и Карабас у него — злой диктатор, мечтающий превратить людей в марионеток; и Пиноккио, попав в страну воинственных ослов и испытав искушение властью, чуть не становится палачом своего приемного папаши. Но, во-первых, к политической трактовке "Пиноккио" мы приучены еще Алексеем Толстым. А во-вторых, хореограф разбавил назидание таким количеством трюков, веселых придумок и забавных танцевальных пародий, что сам не заметил, как поменял строгий сюртук учителя на блестящий фрак шоумена.
Оффенбах задает спектаклю бешеный темп оперетки, и Эйфман его с честью выдерживает. Галопирующий сюжет отливается в крепко спаянную цепь законченных сценок, каждая из которых — отдельный спектакль. Население сказочного городка в зависимости от перемены власти то исполняет "танцы машин" под Игоря Моисеева, то взбрыкивает ногами в натуральном канкане. В таверне, куда заманивают Пиноккио мошенники Базилио и Алиса, разлита атмосфера старинных приключенческих балетов — декоративные цыганки обольстительно изгибаются, а корсары в шелковых шароварах роскошно размахивают бичами. В подводном мире, где Пиноккио пытается спастись от преследователей, Эйфман продемонстрировал блестящее владение композицией: кордебалет "рыбок" с дивной быстротой перестраивается в самые затейливые клинья и спирали. Закулисье театра Карабаса с гигантскими мертвенно-белыми манекенами и таинственными масками (сценограф Вячеслав Окунев) смахивает на зловещую Венецию времен карнавалов и убийств — тут механическому танцу марионеток вторит жутковатая пляска веревок, которыми "куклы" привязаны к колосникам. Царство ослов отмечено маршами, наподобие американских уличных шествий, и тупо-агрессивными эстрадными штампами. И только с финалом вышла осечка: превратившийся в юношу Пиноккио и очеловеченная Мальвина на полноценное па-де-де не потянули. Его заменили обильные танцевальные поклоны.
Впрочем, артисты Эйфмана стоят аплодисментов: их беззаветная преданность своему лидеру стала легендой в балетном мире. Даже на детском утреннике все — от царственной Веры Арбузовой в образе Феи до последнего кордебалетного Осла — танцевали превосходно. Но без крохотного и трогательного Алмаза Шамыралиева спектакль мог бы и не состояться вообще: сложнейшая партия Пиноккио, требующая адской выносливости и моментальных пластических трансформаций, незаурядной техники и актерской гибкости, исполнена им с подкупающей легкостью.
Возможно, десять лет назад Борис Эйфман еще не ощущал себя носителем высокой духовности и главным хореографом современности, а стало быть, был как-то посвободнее. Может быть, именно в балете для детей он позволил себе слегка расслабиться — скорее художественно, чем идеологически. Вполне вероятно, его просто подгоняли сроки — некогда было думать о самовыражении. Словом, достоверной причины назвать не могу, но "Пиноккио" — самый органичный, остроумный и живой балет из всего монументального гастрольного репертуара.
ТАТЬЯНА Ъ-КУЗНЕЦОВА