Чеховский фестиваль показывает на сцене петербургского Мюзик-Холла новый спектакль руководителя "Театро Сунил", знаменитого швейцарского режиссера и клоуна Даниэле Финци Паски "Донка" ("Послание Чехову"). Восторги публики разделила ЕЛЕНА ГЕРУСОВА.
Поставить спектакль специально для чеховской юбилейной программы господину Паске предложил генеральный директор Чеховского фестиваля Валерий Шадрин. Московским зрителям премьеру "Донки" показали аккурат на 150-летие со дня рождения Чехова, 29 января (см. "Ъ" от 2 февраля). Рассказывают, что режиссер был немало удивлен, получив такое предложение: чеховских пьес он никогда не ставил, да и вообще был далек от классической драматургии. Его театр — театр образов.
Образ своего чеховского спектакля Даниэле Финци Паска нашел под столом — Чехов ведь есть не только в библиотеках. Господин Паска вместе с композитором Марией Бонзаниго искали его в Ялте, Мелихово и Таганроге. Cбежали от экскурсовода, перелезли через красную веревочку и спрятались под обеденным столом в доме, где жил маленький Антон. Подлинной чеховской мебели там осталось мало, но стол был настоящий — и на внутренних досках столешницы нашлись детские рисунки. Во всяком случае, так они рассказывают.
Но "Донка" — это не какая-то там элегическая ретробиография. Как любезно напоминает в буклете спектакля господин Паска, Чехов часто ходил на рыбалку, где мог спокойно поразмышлять. А слово "донка" обозначает всего-навсего удочку без поплавка, с колокольчиком.
Нежный и немного тревожный звон колокольчиков становится мимолетным звуковым рефреном этого изящного, светлого и печального спектакля. Материалом поэтического театра-цирка "Донки" стал воздух на полях чеховских записей, не документальные, а волшебные воспоминания о Чехове. Театральная фантазия подчиняется здесь логике сновидения. Режиссер объясняет: "Я — собиратель мгновений, маленьких деталей, маленьких подробностей. Мой театр — это театр образов, которые наслаиваются друг на друга и не всегда выстраиваются в прямую линию, чтобы следовать один за другим. Они все время что-то напоминают, на что-то намекают, а мы делаем вид, что верим, что именно так оно и было на самом деле".
"Донка" начинается конферансом клоунессы и клоуна, которого при желании можно принять за Чехова. Перемешивая английские, французские, итальянские, русские фразы, они рассказывают о замке с театром, который построил русский барон фон Дервиз в 1860 году в Лугано, о мальчике Антоне, родившемся в том же году в Таганроге. И о трех девочках, появившихся в это же время в семье некоего Джанини, в Лугано. Все сразу оказывается как-то связано, хотя и явно, но непрочно. Еще клоуны говорят о том, как легко распространяются по миру семена фантазий.
Занавес идет волнами, меняет цвет, появляются оптические иллюзии, тени людей и предметов то растут, то становятся крошечными. Все очень красиво и немного таинственно. Три похожие на гимназисток акробатки нежно смеются и перешептываются, пытаются скрыть под юбками белые панталоны и выполняют сложнейшие трюки. А в зале шепчут: "Три сестры".
Играет аккордеон. Жонглер перекидывает ледяные шарики, разлетается вдребезги ледяной столик, на катке самозабвенно кружится прекрасная барышня. Доктор расплетает cкрутившуюся в узел "женщину-каучук". Клоуны вспоминают, что Чехов был врачом, прекрасно знал анатомию, а анатомический театр был очень моден в XVIII веке. И устраивают битву на клизмах. Иллюзия и реальность выступают в паре в номере, где с правой стороны сцены акробатки, лежа на полу, симулируют трюки, а с левой — эти же трюки транслируются на экран в перевернутом виде и выглядят фантастически виртуозными. "В театре надо показывать жизнь, какой мы видим ее в мечтах".
Сцены, придуманные господином Паской для этого спектакля, остроумны, изобретательны, очень красивы, немного печальны, порой глубоко драматичны. Как акробатические номера на связанных больничных простынях и пластические сцены череды смертей и рождений с танцующей кроватью. В "Донке" нанизан на леску целый ряд чеховских ребусов, биографических и литературных. Но эти загадки не интеллектуальной, а игровой природы. В финале больной господин, похожий на Чехова (Роландо Таркуини), просит подать ему шампанского (есть у врачей такой предсмертный ритуал, так умирал и сам писатель). И вместо савана его укрывают клоунским костюмом. Ведь в цирке жизнь и смерть еще ближе друг к другу, чем в театре.