Вуди Аллен выпускает по фильму в год. Последним в уходящем столетии стал "Сладкий и гадкий", только что вышедший на экраны Америки. Это комедия о вымышленном джазовом музыканте Эммете Рэе, по совместительству сутенере и клептомане. После голливудской премьеры ВУДИ АЛЛЕН дал интервью для Ъ журналисту СЕРГЕЮ Ъ-РАХЛИНУ.
Аллен совсем не похож на опасного растлителя малолетних, каким его пыталась представить бывшая подруга Миа Фэрроу. В комнату отеля Beverly Hilton вошел человек в огромных очках, с которым два года назад мы беседовали о мюзикле "Все говорят, что я тебя люблю". И вот новая встреча опять связана с музыкой.
— Наверное, "Сладкий и гадкий" из тех ваших фильмов, что наиболее глубоко резонируют с вами на личном уровне. Ведь вы сами меломан, поклонник и даже практик джаза.
— Самой приятной частью работы над каждым фильмом для меня становится "подкладка" музыки. Я быстро снимаю фильм, монтирую его, а потом удаляюсь в комнату со всеми моими пластинками (у меня по-прежнему те, виниловые, долгоиграющие) и подбираю музыку к сценам. Если не срабатывает, беру другую пластинку, пробую.
На этом фильме удовольствие было особым. Здесь была живая музыка на площадке. Конечно, при перезаписи мы использовали старые шедевры джаза, но Шон Пенн для фильма научился довольно здорово играть на гитаре. Так что настроение было подлинным.
— Когда вы сами заинтересовались джазом?
— Мне было лет пятнадцать. Я тогда впервые услышал джазовые записи по радио. Это был тридцатиминутный концерт Сиднея Бешета из Парижа. Со временем я полюбил и Джанго Рейнхардта, и новоорлеанский джаз, который и играю со своими коллегами. Что касается Джанго, то меня в его игре привлекают романтика и театральность.
— Многие сочли вашего героя реально существовавшим. Некоторые даже бросились искать записи Эммета Рэя...
— Я подумал, что если бы снимал фильм о Джанго, то построил бы его как смесь выступлений экспертов и сцен из его жизни. И приложил этот принцип к вымышленному Рэю. Узнаваемым в искусстве может стать и то, что на самом деле не существовало, не правда ли?
— У вас уж точно. Так и ждешь в конце фильма какой-нибудь исторической справки о дальнейшей судьбе Эммета. Но в итоге вы спародировали жанр биофильма...
— Мы видим Эммета глазами многих людей. Все они охотно говорят. А главная героиня — молчит. Она немая. Я предположил, что немота Хэтти дает возможность Эммету полностью обнажить свою духовную пустоту и человеческую никчемность. Болтливость Эммета имеет и другой акцент. Люди творческие довольно циничны. Вот я приезжаю в Голливуд на представление своей картины, говорю что-то перед просмотром, заливаюсь соловьем. А на показ не останусь, поскольку не люблю смотреть свои фильмы с аудиторией. На вечеринку после просмотра загляну. Я ведь понимаю, что в наше время надо привлекать к фильму максимум внимания. Люди вложили деньги, я не хочу их подводить. К тому же моя жена любит приезжать в Голливуд. Здесь магазины совсем другие, чем в Нью-Йорке.
— Коль скоро речь зашла о Голливуде, куда, по-вашему, идет кинематограф? Мы ведь на пороге нового его столетия...
— В любом деле есть ограниченное число талантливых людей — будь то дантисты, учителя или кинорежиссеры. Хорошие режиссеры продолжают делать хорошие фильмы, личные фильмы, значимые фильмы. А весь остальной кинематограф будет таким же, каким был во времена моего детства, юности и взрослости,— бешеной погоней за деньгами. В кино всегда будут люди, которые в поисках большого заработка будут искать очередную моду. Ага, в этом году больше всех заработал фильм о ведьме, и я сделаю фильм о ведьме. Так что ситуация в кино меняется только косметически, не по сути.
— А новые технологии? Компьютеры, цифровая техника и прочие новинки?
— Они позволяют творческим людям делать что-то интересное. Но технология — только орудие. Она — ничто без умения рассказать историю. Трюки и новые приемы приедаются, а желание побывать в вымышленном мире у человека остается. Ему нужна трагедия, комедия — все то же, что во времена Шекспира. Когда талантливый режиссер вроде Мартина Скорсезе пользуется современной техникой, это здорово. Иначе...
— Ваша личная история тоже может стать сюжетом для фильма. Некоторые вообще считают, что вы играете себя самого — "зануду с комплексами". А вам бы не хотелось сделать фильм о реальном, не мифологическом Вуди Аллене?
— Я всегда думаю о себе как о человеке более молодом, чем на самом деле. Когда я постарею — нет, я уже постарел! — может, и сделаю автобиографический фильм. Не художественный, а с настоящими событиями, которые со мной приключились. И зрители увидят с моими прежними картинами не так уж много общего.
— Вы счастливо женаты, у вас маленький ребенок. Влияет ли эта личная ситуация на жизнь и на творчество?
— Может быть, подсознательно личные обстоятельства и влияют на выбор. Если у меня неважное настроение, хочется сделать такую комедию, чтобы все шесть месяцев на съемочной площадке звучал непрерывный смех. А когда чувствуешь себя счастливым, уверенным в себе, позволяешь себе риск серьезного фильма. Не думаю. Моя жизнь менее яркая, чем многие думают. Я выбираю темы по настроению. Сейчас сделал картину о джазе, пока она ждала проката, снял фильм об ограблении банка.
— Какие ощущения связаны у вас с переходом в новый век, который к тому же близок к вашему дню рождения?
— Для меня такие переходные моменты всегда повод для депрессии. Когда я был мальчиком, о 2000 годе говорили как о каком-то фантастическом рубеже. И вот вам, пожалуйте! Я не люблю, когда время утекает. Между тем на банковских чеках уже приходится писать: 2000.
Мне вот исполнилось 64, моему отцу — почти 100, а я чувствую себя еще шестнадцатилетним — словно пишу первый скетч для ТВ. И люди говорят: "Посмотрите на этого мальчишку. Он такой юный, а уже может сочинять что-то смешное". Я всегда о себе думаю в таком ключе. А через год мне уже полагается пенсия. И билеты в кино за полцены.