Выставка юбилей
В Манеже открылась выставка Ильи Глазунова, посвященная будущему (10 июня) юбилею художника. На выставке побывал ГРИГОРИЙ РЕВЗИН.
В принципе все как обычно. Выставки Глазунова в Манеже — традиционное московское событие, сценарий более или менее известен. Отличие разве что в том, что в этот раз все чуть пожиже.
Художнику предоставили нижний, подземный этаж Манежа, а наверху — выставка торговли пищевыми продуктами, что, вероятно, для Ильи Сергеевича с его разоблачениями консюмеризма выглядит довольно-таки символично и оскорбительно. По площади то же самое, что и в старом, до пожара, Манеже, который он всегда покрывал полотнами целиком, но впечатление менее торжественное. Народу много, по меркам художественной выставки очень много, но по мерке Глазунова, очередь на которого когда-то опоясывала Манеж петлей, как бы и не пришел народ. Может, виной тому то, что у него теперь своя галерея, с его творчеством может познакомиться каждый и притом каждый день, может, реконструкция Манежа, где теперь выросла пропускная способность, но создается обидная картина падения интереса к мастеру. Впрочем, это фирменная глазуновская закваска — вроде как и выставка подпольная (в подвале), и как бы замалчивают, не донесли до народа.
Главная новость, пожалуй, заключается в том, что ему 80 лет. Это много. Все вроде то же самое — в центре Манежа огромная картина "Раскулачивание", очередное сочинение про гибель России и страдания русского народа от рук иродов, за ней — мотивы мифологически-сказочные ("Райские птицы Древней Руси", по Васнецову, Иван-царевич), лично-любовные, на тему покойной жены, Достоевский-Блок и древнерусская архитектура. Но 80 лет! Что тут скажешь?
Как-то глупо опять рассказывать, что Глазунов плохо рисует, когда он уже так долго это делает. Хотя он рисует еще хуже, все же возраст, глаза не те, и его "Букет", ирисы — это прямо беспомощно. Но когда его корили за неумение рисовать великий Михаил Алпатов в 1950-е или блестящий Герман Недошивин в 60-е, это было как-то понятно, потому что вокруг были те, кто рисовать как раз умел. Была жива школа классической живописи, и диковатые попытки поженить открытый мазок русского импрессионизма с графикой "Мира искусства" и русской иконописью могли раздражать именно на ее фоне. Понятно, что Репин лучше рисовал, понятно, что даже его учитель Иогансон лучше владел живописью как ремеслом, но это когда было-то? А теперь как его упрекать? Рисовать уж никто больше не умеет, он вообще чуть не последний из могикан.
Как-то глупо опять рассказывать, что Илья Глазунов — ярый националист. Хотя он несколько продвинулся в этом направлении, достроил свою историософию русского народа как наследника древних сил Добра и Света и некоторых других народов как древних сил Зла и Тьмы, проследил это дело от древних ариев до наших дней, но ведь ничего ужасного из его человеконенавистнических проповедей не произросло. Лозунг "Россия для русских" не стал основой государственного устройства, и теперь перед нами поразительные даже размышления очень пожилого человека, который, даром что блокадник, даже к Гитлеру стал относиться с известным пониманием (в том смысле, что не все так однозначно и надо бы осмыслить его опыт). Все же неприязнь к жидомасонам способна снять самые глубокие противоречия и объединить очень разных людей. Жутковатое дело, но 80 лет — мало ли что в голову придет в таком возрасте.
Нет, самое поразительное, пожалуй,— это все-таки невероятное творческое долголетие. Я не к тому, что это очень позитивно — кому что нравится,— я к тому, что это как-то странно, заставляет о чем-то задуматься. Люди, так страстно не любящие "других", обычно отличаются ранним бесплодием. Они как-то обижены, страдают всеми возможными комплексами, в творчестве реализоваться не могут, и это их и ведет вперед. Илья Сергеевич тоже всегда обижен, кучу народа, от коммунистов до либералов и от Сезанна до Малевича, искренне ненавидит и страстно разоблачает. У него масса комплексов, он страшно ревнив к коллегам, он невероятно тщеславен, мнителен. В текстах, интервью, публичных речах он предстает как совершеннейший неврастеник. Но о бесплодии никак речи идти не может. Прямо пишет и пишет! Опять 50 новых картин выставил. Это как-то поразительно, даже непонятно, зачем ему все остальное, если у него такая счастливая способность.
В общем, я ходил по этому залу и все думал, что надо бы научиться как-то уважать человека, если ему уже 80 лет. Невозможно с ним бороться, надо просто отдать должное величию большого неприятного человека. Вообще вот этот его ярый национализм — может, считать, что это творческая провокация? Стремление обратить на себя внимание, заняв самую эпатирующую позицию? Вот, скажем, Сальвадор Дали тоже ведь черт знает что говорил, за пределами добра и зла. Ну и что, мы же нормально к нему относимся? Кстати, тоже не умел рисовать, если судить по меркам Алпатова и Недошивина. Илья Сергеевич в этом смысле даже получше, как график он определенно способнее, да и колорист... ну примерно такой же. И потом ведь эти его картины, вот то же "Раскулачивание", встающее в длинный ряд — "Рынок нашей демократии", "Разгром Храма в пасхальную ночь", "Россия, проснись" и т. д.,— они же так или иначе останутся, вряд ли их совсем забудут. Все же государственный музей у него теперь есть, академия его имени — такие вещи ведь долго живут. Нет, правда, надо собраться и начать уважать. Ну 80 лет же!
Вот ходил я там по залу, думал все это, а Илья Сергеевич увлекается Достоевским. И вдруг я понял сюжет. Вот Федор Павлович Карамазов. Отец семейства, пожилой, помещик, не последнее лицо в Скотопригоньевске, и все там сначала стараются как-то его уважать. А Федор Павлович — циник, сладострастник, скандалист, комедиант, стяжатель — ну никакого шанса им не оставляет. И они стараются, накручивают себя, а ничего не получается. Бабах — и скандал! И тут уж он выходит и со слезой начинает всех разоблачать. И страстно так! Мерзко! И еще старческий эротизм прет! Ужас.
В общем, достоевская какая-то история. Большой русский художник, основатель и ректор академии, мыслитель, мистик, провидец — накачиваешь себя изо всех сил. А ничего не получается.