С творческим вечером вышел к публике солист Мариинского театра Фарух Рузиматов — ярчайшая звезда поколения 1980-х.
Этим концертом танцовщик, понятно, не собирался подводить итог и прощаться. Нечасто появляющийся на сцене в последнее время, он просто решил показать почти весь свой сегодняшний репертуар. Репертуар, кстати, невелик. Но для одного вечера все равно многовато. Получился марафон — три одноактных балета и дуэт: "Шехеразада", поставленная "под Фокина" Андрисом Лиепой, фрагмент из "Бахти" Мориса Бежара (Maurice Bejart), "Юноша и смерть" и "Кармен" Ролана Пети (Roland Petit). Главные роли в каждом балете Рузиматов танцевал сам. Концертная программа, нарезанная из разножанровых дуэтов в исполнении мариинских солистов второго ряда, была призвана удлинить щадящие паузы между выходами бенефицианта. Изнурительную дистанцию Рузиматов преодолел достойно: удержав разумный средний уровень, исключающий как внезапные озарения, так и провалы. Уровень, совершенно ему не свойственный: обычно Рузиматов выкладывается так, будто вышел на сцену в первый и последний раз,— с подобной саморастратой в труппе Мариинки не танцует больше никто. Комнатную температуру спектакля поначалу можно было списать на то, что Рузиматов просто экономит силы в преддверии длинного вечера. Далее объяснение напрашивалось только одно. Возрастные потери 37-летнего танцовщика, залечившего в течение карьеры несколько травм, минимальны. Так что дело не в физических возможностях и пластической одаренности. На роли Рузиматова легла тень сильнейшей эмоциональной усталости. Оттого концерт, отнюдь не задуманный в качестве итогового, все же выглядел именно таковым. И итог этот закономерен.
Карьера Рузиматова начиналась ровно так, как у большинства юных балетных дарований: первые сезоны после школы он ездил на конкурсы. С интервалом всего в год взял "золото" на самых престижных — в Варне и Париже. Приобрел самые лакомые роли академического пантеона. А затем заставил умолкнуть пуристов, возмущенных его смещенными арабесками и руками, брошенными за спину вопреки строгим классическим вертикалям. Он единственный, кто сумел превратить себя в стилистически цельное явление: экзотичная внешность, шквальные порывы темперамента, безупречно рассчитанные нервные всплески, мощный индивидуальный посыл, звериная пластика, пряный контур танца. Надо представить себе унылый фон дистиллированных солистов-принцев, чтобы оценить эффект, произведенный появлением Рузиматова. В конце 1980-х русские танцовщики получили возможность легальных международных карьер. Рузиматов стал одной из ключевых фигур в единственном копроекте Кировского театра с труппой Бежара. Подписал контракт с American Ballet theatre. Вошел в топовую десятку мировых звезд. Но так и не рискнул уехать на Запад окончательно. И его творческая судьба стала главным поражением Кировского-Мариинского театра за последние пятнадцать лет: реализовать потенциал лучшего своего солиста театр так и не смог. Рузиматов потрясающе танцевал Бежара, а для него выписывали на постановку хорошего испанского танцовщика фламенко, но бездарного хореографа Хосе Антонио.
Сегодня Рузиматов — единственный танцовщик Мариинки, который существует в автономном режиме, умудряясь при этом сохранять вес и авторитет. Он игнорирует модного Баланчина (и судя по дебюту в партии Аполлона, правильно делает). Академическую классику танцует в основном на гастролях за границей. Его местный репертуар можно перечесть по пальцам, и своей жизнью почти все эти спектакли обязаны именно Рузиматову.
Глядя, например, на бенефисную "Шехеразаду", было ясно: Фарух Рузиматов в партии Золотого Раба — единственное оправдание того, что этот кошмар до сих пор предъявляют публике. Аляповатый шик декораций, вялые кривляния одалисок в пузырящихся шальварах, смехотворное убожество хореографии, спрягающей "Бахчисарайский фонтан" со "Спартаком", виртуозные мужские коды классических pas de deux — с восточными танцами советской выделки. Человек, вынужденный в одиночестве годами нести на своих плечах такой груз, заряжать собственной энергией это бесформенное месиво — да так, что зал сходит с ума, на ярусах висят гроздья, хрустальная люстра дрожит от оваций,— этот человек имеет право надорваться.
ЮЛИЯ Ъ-ЯКОВЛЕВА, Санкт-Петербург