Телепрограмма на неделю почти идеально отражает соотношение между основной массой фильмов, которые делаются в мире, и редкими шедеврами киноискусства. Фоном проходят старые добрые комедии, action и шпионские фильмы. Не шедевры, но то, без чего нет нормального кинопроизводства, и то, что еще много-много лет можно будет пересматривать с неизбывным удовольствием.
Снова и снова будет "солдат" Владимир Ивашов охотиться на валютчиков-контрреволюционеров в "Бриллиантах для диктатуры пролетариата" (21 января, 6-й канал, 0.15, **), а Шон Коннери — вербовать в постели очаровательную агентессу давно уже несуществующего СМЕРШа в "Из России с любовью" (22 января, НТВ, 19.40, **). Луи Де Фюнес, как всегда, вляпается в непонятную гангстерскую интригу ("Человек-оркестр", 27 января, НТВ, 22.45, *1/2), а полицейский комиссар Бельмондо, притворившийся бандитом, свершит самосуд над марсельскими гангстерами ("Кто есть кто", 27 января, НТВ, 22.45, *1/2). Любопытно, кстати, что во французской традиции весьма и весьма жестокий герой Бебеля, как его зовут поклонники, не вызывает такого физиологического отталкивания, как отечественный "Ворошиловский стрелок". Без этих героев, конечно же, не существует "миф кино", и только на их фоне сверкают настоящие жемчужины.
Как ни странно, но больше всего сейчас любят кино в Иране, погруженном аятоллами в летаргический сон. Именно в Иране выстраиваются тысячные очереди на просмотры "Земли" Довженко или "Гражданина Кейна" Орсона Уэллса, именно о кино заведет с вами речь тегеранский парикмахер или уличный торговец. Неудивительно, что именно иранские фильмы стали сенсацией международных кинофестивалей последних лет, и неудивительно, что ведущие иранские режиссеры снимают фильмы именно о кино и о любви простых персов к нему. РТР дает уникальную возможность (23 января, 23.20) познакомиться с самым, может быть, нашумевшим иранским фильмом — "Моментом невинности" Мохсена Махмальбафа (1998, ****). Со святой невинностью он смешивает вымысел и реальность, документ и иллюзию, собственную жизнь и магию мерцающего экрана. В 1970-х Махмальбаф был активистом исламистского подполья и участвовал в нападении на полицейского на тегеранском базаре. Полицейский выжил, а юный террорист угодил в тюрьму, откуда его вызволила только революция. Спустя годы, ставший режиссером и изрядно натерпевшийся от того самого режима, за который он был готов отдать жизнь, Махмальбаф задумал фильм о боевом прошлом — и среди пришедших на пробы любителей оказался тот самый, тоже влюбленный в кино полицейский. Махмальбаф увидел в этом перст судьбы и, переменив все планы, поставил "Момент невинности" — наполовину фильм, наполовину сеанс индивидуальной и национальной психотерапии, попытку вспомнить, "как молоды мы были, как искренне любили" и "до чего же мы дожили". Он — с участием своей жертвы — реконструирует давнее покушение, пытаясь понять прежде всего самого себя тогдашнего, готового убивать и умирать за чистоту ислама, оскверненную чересчур вестернизированным шахом Резой Пехлеви.
Та же магическая смесь вымысла и реальности отличает фильм Роберта Флаэрти "Луизианская история" (25 января, "Культура", 20.05, *****). Поставивший всего шесть фильмов легендарный Флаэрти, кинолюбитель и охотник, исследователь Арктики, еще в юности четырежды пересекший Полярный круг, считается едва ли не создателем документального кино. А его фильмы "Нанук с севера" (1921) и "Человек из Арана" (1934) — эталонными образцами cinema-verite, "киноправды" о людях, в одиночку противостоящих суровой и жестокой природе. Не беда, что в наши дни повального скептицизма покойного мэтра обвиняют в фальсификации реальности: дескать, его любимый эскимос Нанук специально инсценировал под камеру схватку с ледяным безмолвием. "Луизианская история" (1948) — документальная сказка о мальчике, который блуждает на лодке среди крокодильих болот Луизианы, дружит с енотом по имени Джо-Джо и носит на поясе мешочек с солью, оберегающий от длинноволосых красноглазых вурдалаков и русалок с зелеными волосами. Вторжение в девственный мир геологов-разведчиков, ищущих нефть, кажется мальчику сказочным приключением, а серебристая бурильная установка — таким же живым существом, как зубастый крокодил, которого он несправедливо обвинил в исчезновении любимого енота.
Если Махмальбаф и Флаэрти, свято верящие в то, что кинематограф и есть реальность, а настоящая поэзия скрыта только в настоящей жизни, находятся на одном полюсе киноискусства, то на противоположном полюсе прочно обосновался король британского кича Кен Рассел. В его мире все искусственно, сексуально озабочено, вызывающе "красиво" и претенциозно, все кружится, грохочет, скрежещет и воет. Очевидно, именно Рассел как нельзя лучше воплощает безвкусно-анилиновые семидесятые годы, ностальгия по которым набирает, благодаря Тарантино и его сподвижникам, все большую силу. "Томми" (1975) (23 января, ОРТ, 0.50, ***) — экранизация знаменитой рок-оперы группы The Who о слепоглухонемом подростке, ставшем "новым мессией" и королем игральных автоматов. Чудовищная безвкусица Рассела приобретает со временем, как выдержанный виски, определенную прелесть, которую культуролог Сьюзен Зонтаг определяет термином "кэмп", что означает "Так плохо, что уже хорошо".
В конечном счете ностальгия — по своей романтической юности у Махмальбафа или по нетронутой природе у Флаэрти — едва ли не главная движущая сила нашей любви к кинематографу. Удовольствие увидеть Энтони Куина в "Старике и море" (23 января, "Культура", 22.20, *) или Владимира Высоцкого в "Опасных гастролях" (22 января, "Россия", 14.05, *) сглаживают, мягко говоря, невысокий уровень режиссуры в этих фильмах, а "Дама с собачкой" Иосифа Хейфица (1960) (27 января, НТВ, 14.25, ****) странным образом совмещает чеховскую интонацию и свойственный только 1960-м годам несколько дидактичный тон.