Сладостно вымолвить: "Девяностые годы были временем..." Сладостно потому, что они уже были — да вот сплыли, кончились, прошли, черт бы их побрал. Впрочем, сплыли, конечно же, не полностью: помимо исторических и метафизических последствий остались и физические — например, книжки.
Так вот, девяностые годы были временем необычайного расцвета русской трэш-литературы: за год названий всяческих детективов, любовных романов и прочих плодов чистых и низких жанров появлялось больше, чем за десятилетие советской власти.
Среди прочих канонов выработался и устойчивый канон женского детектива: самые жирные лавры тут достаются Александре Марининой, а те, что потощей,— Полине Дашковой. Основная психологическая коллизия в женском детективе строится примерно так: светская и приятная во всех отношениях дама средних лет в окружении мужчин-негодяев и не понимающих элементарных вещей благонамеренных недоумков. Наивно это или не очень, нравится вам это или нет — неважно. Трэш, как вид искусства, отличается тем, что имеет собственную шкалу достоинств, на которой ни сложность, ни глубина не значатся. Все определяется другим, интуитивным: читается — не читается. Дашкова, в частности, читается.
В новом романе Дашковой "Эфирное время" сплетены небрежно, но прочно несколько сюжетных линий. Убит телерепортер скандальной хроники. В начале прошлого века на Урале найден необыкновенно крупный алмаз. Известную телеведущую (ту самую непременную симпатичную даму) преследует подлый шантажист. Ну, и еще полдесятка сюжетиков помельче, побочных. Пятьсот с лишним страниц, сорок две главы да еще эпилог.
Скажем прямо, "Легкие шаги безумия" как были, так и остались лучшей вещью Дашковой. "Эфирное время" производит — как и почти весь русский трэш — впечатление текста торопливого, неотделанного. "А если на этом фоне из-за пристального внимания папарацци еще всплывет ее реальный роман?" Говорить о культуре фразы как-то не приходится, однако эта постоянная неточность языка в итоге делает роман каким-то эфемерным. К середине книги неубедительность достигает критической массы — дальше читать уж не хочется, а только долистать да выяснить, в чем же дело. Этого все-таки хочется — ну и на том спасибо.
Едва ли такие романы будут появляться в прежних количествах. Жила иссякает, Маринина уже попыталась сделать что-то другое; Дашкова, надо полагать, тоже понимает, что форма устала и милой тетки в аморфном сюжете недостаточно, чтобы придать триллеру живость. Конечно, и романы вроде этого дашковского будут писаться — но начало века не будет за ними. Естественный прогноз состоит в том, что будущее за стилизаторами вроде Б. Акунина, однако литература тем и хороша, что в ней прогнозы в принципе не оправдываются. Как стало ясно, что надо писать так-то и так-то,— тут и выясняется, что это уже не нужно, невозможно.
ЗДЕСЬ ОБЛОЖКА ЖИТКОВА
Чем-то похожая история произошла давным-давно с реалистическим романом. И вот теперь вдруг появился редкий случай убедиться, как оно было, когда мейнстрим вел в самый что ни на есть глухой тупик. Издательство "Независимая газета" выпустило роман Бориса Житкова "Виктор Вавич" — книгу, которая должна была выйти в конце тридцатых, печаталась в ту пору отдельными главами и судьба которой вообще должна была сложиться вполне благополучно. А вот не сложилась. "Вавич" оказался напечатан через шестьдесят лет.
Таких романов больше не пишут. И не будут в обозримом будущем — разучились. Это, выражаясь языком школьного учебника, многофигурная композиция, где параллельно развивается несколько главных характеров и множество побочных. Время — первая русская революция. Главный герой по имени Виктор Вавич поступает на службу в полицию. И по мере своего продвижения по довольно мрачной служебной лестнице этого государственного института сталкивается со множеством людей. Помаленьку превращается из честолюбивого и недалекого обывателя в законченного цепного пса. Вокруг — революционеры, интеллигенты, лавочники, черт знает кто. Панорама русской жизни.
Отлично выписанная: если кто интересуется, почему оно так все вышло в 1917-м — вот много что объясняющее чтение. Плюс к тому тридцатые годы были временем, когда идея развития литературного языка, освоения новых выразительных средств была вполне актуальной. Роман Житкова написан очень затейливо — но при этом ему удается не быть скучным или тяжеловесным. Впрочем, те, кто помнят знаменитые детские вещи Житкова, согласятся, что он, как и все ленинградские авторы круга Маршака, обладал исключительной культурой письма. И "Виктор Вавич" написан вровень с лучшими романами тридцатых годов — Олеши, Добычина. "Серый рысак, далеко вымахивая ноги, шел рысью по мостовой, сзади мячиком прыгала, вздрагивала пролетка".
В наше минималистское время вкус к метафоре напрочь утрачен; прозаики простоте поклоняются как божеству — да, может, и правильно делают. Однако, если преодолеть начальное сопротивление несколько вычурного житковского текста, выяснится, что усложненный ритм этой прозы очень даже оправдан: картинка выходит настолько яркая, что определение "гениальный роман" не кажется преувеличением. "Виктор Вавич" Бориса Житкова — одна из тех книг, которые прочитав, думаешь, что, будь они напечатаны вовремя, мы имели бы другую культуру. Этому роману не дано было изменить историю советской литературы — но по крайней мере он эту историю подтверждает. Она, знаете ли, все-таки была.
Полина Дашкова. Эфирное время. М.: Астрель, 1999.
Борис Житков. Виктор Вавич. М.: Независимая газета, 1999.