Почетное исключение

Нынешнего Чеховского фестиваля не должно было быть: главный международный театральный смотр страны вот уже много лет проводится по нечетным годам. Но поскольку в этом году отмечается 150-летие со дня рождения Чехова, решено было сделать исключение и провести внеочередной фестиваль.

Решение тем более обоснованное, что в последние годы спектаклей, поставленных по произведениям Чехова, в программе Чеховских фестивалей почти не было — одно имя в заголовке осталось. И причина не в том, что вдруг в мире перестали появляться значительные чеховские спектакли. Но постановок его пьес так много в повседневной театральной жизни, что во время летнего фестиваля, то есть театральных каникул, как справедливо решали организаторы фестиваля, публике хочется чего-то неожиданного, даже странного, приготовленного по неведомым в наших краях рецептам. А стаями "Чаек", мол, можно и зимой наслаждаться.

Юбилейный фестиваль будет целиком посвящен Чехову. Но здесь сразу же необходимо оговориться: знакомых чеховских заголовков в афише будет не так много. Многие спектакли навеяны чеховскими мотивами, однако весьма далеко уходят от литературной основы. Поучаствовать в фестивале пригласили не только театральных режиссеров, но и хореографов, и даже цирковых постановщиков. По названиям спектаклей мало что поймешь. Кто догадается, что "Шепот цветов" славящегося своими изысканными пластическими композициями тайваньского хореографа Лиин Хвай Мина навеян чеховскими произведениями? И что прежде, чем поставить спектакль под названием "Безымянный яд", японец Дзе Канамори читал и перечитывал "Черного монаха" и "Палату N 6"?

Еще более загадочным фестиваль становится и потому, что многие, если не большинство зарубежных спектаклей, включенных в программу, это мировые премьеры, кстати, созданные в копродукции с Чеховским фестивалем. Вот и откроется московский парад давно ожидаемой премьерой — спектаклем "В Москву! В Москву!" в постановке знаменитого немецкого режиссера Франка Касторфа. Касторф, руководитель легендарного берлинского театра "Фольксбюне" и один из культовых режиссеров 1990-х и первой половины 2000-х, прославился своими жесткими, остросоциальными спектаклями. Его, кажется, хлебом не корми, дай проклясть лишний раз капитализм — словами хоть Теннесси Уильямса, хоть Достоевского, хоть Брехта, хоть Булгакова. Когда семь лет назад Касторф привез на Чеховский фестиваль "Мастера и Маргариту", добрая половина зрительного зала, увидев на сцене вместо булгаковской Москвы задворки современного мегаполиса с огромными видеоэкранами, в антракте бежала прочь из театра.

Но Касторф — опытный провокатор, и если он чувствует, что кого-то раздражает, то только заводится. Многие считают, например, что Чехов ему, аналитику и непримиримому критику современного социума, попросту противопоказан. Кстати, раньше режиссер и не притрагивался к главному русскому драматургу. Теперь он взял пьесу "Три сестры", смешал ее с рассказом "Мужики" — и можно пока только предполагать, сколько классовой злости вложит Касторф в свой спектакль. То, что немало, ясно уже из этой аннотации к спектаклю: "Через столкновение бесправного класса с буржуазной летаргией возникает социально-революционный потенциал, подсознательно сформулированный Чеховым как некое предвестие событий XX века, таких как Октябрьская революция. Вопреки предубеждениям Пролеткульта вместе с Чеховым вполне можно проследить, каково поведение людей перед лицом социального неравенства — протест или приспособленчество".

Эстафету у Касторфа примет аргентинский режиссер Даниэль Веронезе. Его спектакль по пьесе "Дядя Ваня" называется вычурно: "Следящий за женщиной, которая сама себя убивает", но при этом очень прост. Тесная выгородка, угол между двумя стенами с двумя дверями, метров пять квадратных, вроде кухни в малогабаритной квартире. На этом пятачке актеры театральной группы из Буэнос-Айреса и разыгрывают чеховскую историю — темпераментно, но внимательно; быстро, но очень насыщенно по внутреннему действию; без сентиментальности и "психоложества", но с точным пониманием сути характеров. Они не играют ни каких-то абстрактных русских, ни людей из далекого прошлого. Они не притягивают насильно Чехова к сегодняшней аргентинской жизни. Но лицо любого из персонажей этого спектакля еще очень долго не забудешь.

Все они как-то очень не похожи на обычных "дядеваневцев": и невысокая Елена Андреевна в черном платье, и кроткая "старая галка" Марья Васильевна, и заплаканная Соня с цветком в волосах. Даниэль Веронезе не заботится о реализме — события происходят непрерывно, без деления на акты. Но в реальности сценической жизни не сомневаешься ни на секунду. Режиссер, кажется, не думает о каких-то формальных акцентах или символах. Однако звук, с которым лоб обессилевшей, отчаявшейся Сони в последнюю секунду спектакля стукается об стол, не менее символичен, чем лопнувшая струна из "Вишневого сада".

Расписание фестиваля см. в Афише