Записные книжки Ильфа изданы в полном объеме. Здесь найдется чтение не только для любителей отточенных ильфовских афоризмов вроде: "Всю ночь во дворе бегал, скребся и мяукал котенок. Видимо, сдавал экзамен на кошку". Дочь писателя Александра впервые публикует вполне цельные хроники трех путешествий Ильфа.
Под дерматиновыми обложками, на разлинованных листах книг бухгалтерского учета, на клетчатой бумаге потрепанных блокнотов, среди телефонных номеров, рисунков, денежных подсчетов, списка отданных почитать книг и словарных игр (из одного слова составить другие) — остроумные и наблюдательные тексты. Сырой материал non-fiction — это сейчас очень актуально. Современные авторы смело выводят в свет свои мысли непричесанными и в неглиже. Только одно дело замочная скважина, куда так и хочется заглянуть, и другое — предусмотрительно распахнутая дверь, куда и ломиться не всегда охота. Многие записи Ильфа потом перекочевали в "Двенадцать стульев", "Золотого теленка" и другие произведения знаменитого дуэта. Сгодившееся в дело из черновиков вычеркивалось. Сравнивая Ильфа с Ильфом-и-Петровым, видишь, сколько "словесной руды" было обработано, а сколько — нет.
Большую часть рачительный Ильф все-таки использовал. Он был великий мастер наблюдения. "Обязательно записывайте, все проходит, все забывается. Я понимаю — записывать не хочется. Хочется глазеть, а не записывать. Но тогда нужно заставить себя" — так Ильф часто говаривал своему соавтору, Евгению Петрову, но эти же слова можно воспринимать и как общий писательский совет. Правда, наблюдателю кроме усидчивости нужны безупречные слух и вкус. Один молодой писатель жаловался, что попробовал раз выйти в народ с блокнотом и ручкой — и ничего. "Ну надо же себя заставлять", как говорится в анекдоте. А то читатель скоро захлебнется в потоке сознания типичного на сегодняшний день замкнувшегося в себе буки-литератора.
Вот Ильф не сидел дома, а путешествовал по всему свету. В 1925 году он побывал в Средней Азии, а потом прокатился на пароходе "Герцен" по Волге, о чем и составил "добросовестный отчет с сильной лирической интонацией". Другая впервые публикуемая тетрадь "Зеленый мыс" датирована 1927 годом. Это веселые рисунки и коллажи (открытки, фотографии, билетики, талончики и листочки — все в книге факсимильно воспроизведено), иллюстрирующие южный отдых Ильфа и Петрова. Ироническому комментарию подвергается все: на курорте постоянно дождит и не всегда торжествует добродетель. "Юга" оказывались для всех добропорядочных граждан настоящим раем: от советской действительности хоть ненадолго, но отпускало. Таким же необходимым временным бегством предстает и путешествие Ильфа--Петрова в Штаты. В "Одноэтажной Америке" доминирует критическое изображение. А в "Записных книжках" 1935-1936 годов, также публикуемых впервые, первооткрывательский интерес к увиденному: Коламбас-Серкл, сабвей, паблисити, тикеты, эпл-пай, сироп "Кока-кола" — все названо своими словами. "Найт-клоб с рулеткой. Решетка, пускают только после совещания. Таинственно, глупо и скучно" — вот она, ночная жизнь, вот он — фейс-контроль. Что бы там ни пришлось расписывать в "Одноэтажной Америке", из увиденного Ильф сделал два важных вывода. Во-первых, "нельзя научить человека смеяться по-русски". А во-вторых, без сервиса и комфорта все же не обойтись: "Когда в пустыне въезжаешь в маленький городок и находишь здесь кино, клубы, ночлег на прекрасной постели, душ, магазины, то, что бы это ни было, есть о чем поговорить. Пусть в этих удобствах люди ведут кретинический образ жизни, но всего этого можно у нас избежать".
Ну вот мы и избегаем, как можем. Автор книги "Ткань лжи" Кира Сапгир, эмигрировавшая из России во Францию, как-то на вопрос "Ну и как тебе там в Париже?" ответила: "Страна хорошая. Климат хороший. Город хороший. Работа хорошая. Квартира хорошая. С правами человека все в порядке. Так мне, бля, старой идиотке, и надо". Как видим, Кира Сапгир неплохо устроилась, хотя ее опыт работы в газете "Русская мысль" и в русской редакции Французского международного радио оказался не вполне удачным. Но сейчас, как стало известно из передачи радио "Свобода", она работает гадалкой. Литературная дама предается старинному русскому занятию — выступлению на ярмарке тщеславия. В московском издательстве вышел ее "роман-репортаж", где, по замыслу автора, должны быть раскрыты все секреты и грехи "русского Парижа". "Издатели не принимают претензий по изложенным фактам..." — жажда этих самых претензий и сенсаций по-русски и даже по-французски озвучена на первых же страницах книги.
Но большого шума ожидать не приходится. Это для нас уже не новость: процесс локальных изобличений пошел в России уже давно. Приватная и профессиональная жизнь нашего человека не разбирается на партсобраниях, директивы сверху не поступают, поэтому мы взялись за дело сами. Обвиняй кого угодно во всех мыслимых грехах — и, скорее всего, у тебя найдутся слушатели. Таким своеобразным манером формируется общественное мнение. "Вокруг да около" — популярнейший жанр. В Интернете, например, самое излюбленное чтение — гостевые книги, где свои комментарии может изложить любой (даже на некрологи там моментально появляются отзывы: "Одним мерзавцем меньше".— "Заткнись, козел"). В общем, "один сумасшедший напишет, другой сумасшедший прочтет". Если человека выгоняют с работы и он подвергает два десятка бывших коллег литературной обработке, сей опус точно может рассчитывать на внимание целых двадцати читателей. Кира Сапгир берет количеством. Кого здесь только нет: Ростропович и Вишневская, Горбаневская и Шаховская, Лимонов и Шемякин, Неизвестный и Максимов... Для каждого тонко изобретено прозвище типа Титан Властеницын, Педуард Архидэев, Блевантино или Влас Забуенный. При этом Сапгир, дабы избежать двусмысленности, снабжает каждую кликуху сноской с реальным именем и комментарием. Поначалу даже смешно и любопытно читать описания типичных парижских "дисси" минувших лет (наверное, новые поколения эмигрантов быстрее превращаются в скучных "туземцев" и на ярмарке тщеславия не котируются): как они одевались, как жили. Даже ждешь, что автор порасскажет, например, про легендарного Хвоста, тем более что Хвосту от того, что его назвали Паша Шванц, ни горячо, ни холодно. Сапгир пишет: "Безмятежный вне-человек". Про Мамлеева: "Копание в грязном белье". Видно, что очень наблюдательная дама. В одной куче и известные писатели, все же заслужившие хоть маленькую мысль по своему поводу, и дорогие только автору коллеги по "Русской мысли". Критерий один: "Кто сделал мне хорошо, тот и хорош, а кто плохо — плох". Самые конъюнктурные сейчас имена Бродского (хоть он и назван Иегудой Битником) и Довлатова, по сути дела, остаются вне игры. Направо и налево розданы матерные определения, но вот, например, Марья Васильевна Розанова, сама роскошная матерщинница, у бесстрашной Сапгир названа всего-то Ехидной Корифейской. Как говорится, молодец против овец, а на молодца — и сам овца.
ЛИЗА Ъ-НОВИКОВА
Илья Ильф. Записные книжки: Первое полное издание. Составление и комментарии А. И. Ильф. М.: Текст, 2000
Кира Сапгир. Ткань лжи. М.: "Магазин искусства", Галерея "7 гвоздей", 2000