Некролог
В Москве на Хованском кладбище похоронен скончавшийся на 66-м году жизни фотограф Александр Слюсарев, которого в художественном кругу при всем уважении к его статусу классика и мэтра звали Сан Санычем.
С фотографией Александр Слюсарев обращался как любитель. Речь, конечно, не о том, что фотографу с полувековым стажем, на чьем счету более двадцати персональных выставок и чьи работы хранятся в музеях по всему миру, в том числе и в легендарной фотоколлекции MoMA, непререкаемому авторитету среди коллег, члену Союза фотохудожников России, наконец, недоставало профессионализма. Он был любитель — от слова "любовь". Фотография не стала для него профессией, то есть средством зарабатывать на жизнь. Для этого ему служил итальянский: окончив Институт иностранных языков имени Мориса Тореза, он работал синхронистом, сопровождал Джанни Родари во время его визитов в СССР, переводил фильмы Федерико Феллини на Московском кинофестивале, преподавал. И мог позволить себе роскошь быть абсолютно свободным художником. Фланером, бродящим по московским улицам в поисках внутренне необходимого кадра. Этаким просвещенным дилетантом, берущим камеру в руки из чистого удовольствия,— не случайно сейчас, в эпоху всеобщего цифрового фотодилетантизма, Слюсарев сделался объектом массового поклонения.
Его уличная фотография никогда не превращалась в репортаж — репортерская героика, социальный пафос, одержимость идеей документировать эпоху и прочее были ему глубоко чужды. Слюсарев решал другие задачи: блика, отражения, света, тени, фактуры, цвета — он был едва ли не лучший в России мастер работать с цветной пленкой. Он вообще скептически относился к снимку в печати: ругал редакторов за произвол, фотокорреспондентов — за конформизм, объяснял, что настоящая фотография — та, что висит на стене, как произведение искусства, а в газетах и журналах печатают всего лишь репродукции. Правда, делал исключение для интернета и в последние годы вел популярнейший фотоблог, отчего и так-то многочисленная армия его учеников (скорее духовных — учительствовал он недолго, в заочном Народном университете искусств) выросла в геометрической прогрессии. Не сказать чтобы в журналах его не ценили: первый слюсаревский снимок напечатали в "Советском фото" в 1962-м — ему было всего семнадцать. Просто фотограф, вхожий в артистические круги подпольщиков и дружный с московскими концептуалистами, имел наглость (и все основания) ощущать себя художником.
Он прошел характерные для своего поколения университеты молодежных фотосекций и молодежных фотовыставок, но вынес оттуда какую-то совсем не характерную для них науку. В его фотографии не было ничего советского — недаром Слюсарева так оценили в оппозиционной (и в художественном отношении тоже) Прибалтике, где в 1979-1980 годах состоялись его первые персональные выставки. Но в его фотографии не было и ничего антисоветского: ни натужного формализма l'art pour l'art, ни социального диссидентства. Если он и был в оппозиции, так скорее в оппозиции к Борису Михайлову: им обоим в одной и той же социалистической действительности открывались совершенно разные пласты реальности. В слюсаревских композициях грязное треснувшее стекло, выбоина на асфальте или тетки в аляповатых платьях никогда не смогли бы стать образом застоя. Он работал с этим материалом, как ташисты — с красочными пятнами.
Фотография Слюсарева, происходившего согласно семейному преданию из рода гетмана Мазепы, отличалась каким-то аристократическим гедонизмом и легкостью. Ну кто еще решился бы признаться, что зимой вынужден переходить с городского пейзажа на натюрморт, потому что не может работать на улице — руки мерзнут и настроение не то. У кого из русской школы, склонной к трагизму и многозначительности, в летних по преимуществу кадрах так много солнца, света и красок, что Москву можно спутать с Римом. Он, похоже, не только говорил, но и думал по-итальянски — с безупречным чувством формы и цвета. Его легкость обманывала: многим казалось, будто так бездумно красиво снимать всякую ерунду может каждый. Только Сан Саныч Слюсарев почему-то был один.