Первой премьерой тысячелетия в Мариинском театре стало "Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии" Римского-Корсакова. Замысел этой апокалиптической оперы родился на предыдущем рубеже столетий, впервые ее поставили в Мариинке в 1907 году. В новый век театр вошел с новым "Китежем" и новым режиссером и художником-постановщиком Дмитрием Черняковым.
"Китеж — произведение, которое полностью завладело моими мыслями и душой",— признавался Валерий Гергиев. Первый "Китеж" на его счету появился в 1994 году — вместе с другими юбилейными приношениями театра Римскому-Корсакову. Музыкальная интерпретация оперы была встречена восторженно. Недолговечность же спектакля объяснялась невнятностью постановки. Поэтому в новом "Китеже" основной новостью и предметом внимания оказалась собственно театральная сторона. Тем более что премьера прошла без звезд.
В 1994 году "Китеж" пели Галина Горчакова и Владимир Галузин. Теперь же главный дуэт не состоялся: если Ольга Сергеева (Феврония) была корректно-профессиональна, то Юрий Марусин (Гришка Кутерьма) попросту провалился. Высоких мариинских стандартов исполнения придерживались скорее участники вокального ансамбля на вторых ролях (Екатерина Семенчук, Надежда Васильева, Сергей Алексашкин, Федор Можаев) и в еще большей степени — оркестр под управлением Гергиева.
Молочное свечение Пустыни в первой картине и морозное сияние Небесного Китежа в финале — рамка, созданная художником по свету Глебом Фильштинским. По пути он включает страшные военные прожекторы татарского нашествия, освещает красным заревом лица татарских воинов, окутывает серым сумраком китежский лес, где лишается рассудка Гришка и прощается с земной жизнью Феврония. Свет в спектакле — самый решительный аргумент в сопоставлениях добра и зла, будничной яви и видения. Дмитрий Черняков считает, что каждое поколение решает, "что в этой опере принимать за сон, а что за явь, исходя из собственного духовного опыта".
Перед каждой картиной Черняков опускает занавес, воспроизводящий выполненные Константином Коровиным и Аполлинарием Васнецовым декорации первого спектакля 1907 года. Утешительная цитата подтверждает, что связь времен все еще не прервалась. Но за полотнищами со стилизованной Русью — совсем не иллюстративная сценография. В первой картине — рай заброшенности: покосившаяся дача, высокие болотные травы, огромные белые кувшины и рукомойник. Феврония и привечаемые ею звери похожи на тихих хиппи. Это мир спокойной, умиротворенной фантастики, гармонию которого в конечном счете нарушает явление нормального человека — княжича Всеволода.
Мир нормальных людей открывается во второй картине. Малый Китеж Черняков расположил в петербургском дворе — каменном мешке. Здесь толпятся бомжи и нищие, инвалид-десантник и ловкач в тренировочном костюме. "Лучшие люди" в черном и с дипломатами подкупают алкаша Гришку. Сцена поставлена с невероятной для оперного хора живостью и оборвана самым фантастическим образом. Нашествие татар словно позаимствовано из каких-нибудь "Звездных войн". Ханы парят над сценой на железном драконе, а их черное мохнатое войско копошится, образуя нерасчленимую массу. Великого же Китежа на сцене нет. Есть лишь выстроенные крепостной стеной призрачные обитатели города праведников в белых одеждах разных эпох. Зачем-то вещий Отрок одет под царевича Алексея, а князь Юрий — под Брежнева.
Самый спорный и в то же время самый сильный эпизод спектакля — сцена с вещими птицами и призраком Всеволода, предшествующая апофеозу. Птицы — Сирин и Алконост — оказываются кладбищенскими бабками, которые обмывают и обряжают Февронию, на блокадных саночках везут ее в ее же пустынную обитель (дачку из первой картины). И пока звучит симфоническое "Хождение в невидимый град", мы видим неподвижных людей в ярко освещенной средь общего мрака клети. Это — путь, а значит, и дорожная маета, и страх, и надежда. Алконост курит в форточку (в этот момент в зале смеются). Тревожный желтый свет дрожит. Удивительная атмосфера этой сцены, в которой так странно сочетаются морок и покой, вместе с первой картиной напоминает мир мультипликации Юрия Норштейна.
"Китеж" — странная и неудобная для любого театра опера. Здесь нарушены многие закономерности жанра. "Меньше речитатива, поменьше лаконизма, побольше длиннот, пошире оркестр",— просил композитора его партнер-либреттист Владимир Бельский. Римский-Корсаков так все и сделал. Написал статуарную оперу-сказание с пророчествами, молитвами, откровениями, преображениями и прочими духовными чудесами.
В поисках верного решения авторы нового спектакля ушли еще дальше от оперных стандартов, создав опять-таки очень странный прецедент музыкального театра. Здесь не слушают певцов, но следят за роскошной и изменчивой оркестровой тканью. Здесь постановка, строго говоря, не является интерпретацией сюжета и совсем необязательно совпадает с музыкальной драматургией, но составляет параллельное представление приблизительно на ту же тему. Спектаклю катастрофически не хватает цельности. Но сами по себе "живые картины" Чернякова достойны того, чтоб их смотреть, а оркестр Гергиева — того, чтобы его слушать. Тем новый "Китеж" и хорош. Особенно если представить, что в следующий раз Февронию, возможно, будет петь Млада Худолей.
КИРА Ъ-ВЕРНИКОВА, Санкт-Петербург
Следующее представление "Китежа" 2 февраля.