В московском Театре-центре имени Ермоловой сыграли спектакль "Медведь. Предложение. Сцена из первой редакции комедии 'Вишневый сад'". Кажется, режиссер Алексей Левинский намеренно избегал слова "водевиль" в названии спектакля.
Несколько лет назад Алексей Левинский уже ставил два чеховских водевиля. Тогда он объединил в одном спектакле одноактные пьесы, действие которых происходит в городе,— мещанские водевили "Свадьба" и "Юбилей". Теперь пришел черед двух как бы усадебных, загородных историй. Впрочем, вряд ли именно это разделение стало для режиссера концептуальным. Будь для него определяющей среда обитания персонажей, наверняка в обоих спектаклях было бы больше бытовых подробностей, определяющих и сюжетные повороты, и свойства чеховских характеров. А житейская логика Левинскому как режиссеру неинтересна — все равно, идет ли речь о Чехове или о любом другом авторе.
По отношению к водевилям такое вызывающее пренебрежение обыденностью прозвучало в постановке "Свадьбы" и "Юбилея" неожиданно. Но убедительно. Оно шло вразрез с известным рецептом, по которому играли и играют чеховские одноактовки: живость, стремительность, острота, эксцентрика по вкусу, обаяние по возможности.
Как и в предыдущем спектакле, Левинский опять помещает героев Чехова в вакуум черного кабинета и безжалостно "тормозит" их, будто замораживает, запрещая использовать очевидные, расхожие комедийные краски. И сейчас можно было бы повторить то, что стало очевидным в первой части этой чеховской дилогии: режиссер ценит Чехова прежде всего как предтечу европейского абсурдизма. Причем не Чехова великих последних пьес, а именно раннего, "водевильного" периода. Поэтому он словно откачивает из пространства воздух, а из персонажей — обычные эмоции. Теперь в "Медведе" и "Предложении" Левинский и художник Виктор Архипов еще сильнее зачернили сцену, расставив на ней три черные рамы.
Здесь еще меньше постановочных приемов, еще сильнее чувствуется сосредоточенность на тексте. Поначалу кажется, что зрителям собираются преподнести что-то тягучее, скандинавское, чуть ли не Ибсена. Разбитной помещик Чубуков (Сергей Бадичкин), которого в кино играл Михаил Жаров и которого обзовут бурбоном-монстром, оказывается анемичным, почти застенчивым молодым человеком. Помещица Попова (Татьяна Рудина), уже готовая на поцелуй, удерживать его будет крайне равнодушно. Да и перепалка соседей в последующем "Предложении" будет идти на замедленных оборотах. Правда, к тому времени зрители уже почувствуют, что так получается едва ли не смешнее, чем если бы спорщики брызгали друг на друга слюной и пучили глаза от раздражения. Только смех это совсем другой. Потому что медлительность героев происходит не от недостатка куража, а от их интуитивного ощущения тоскливой тщеты происходящего. От этой черной клоунады веет холодком страшноватой иронии.
Скрепляет два водевиля сцена из "Вишневого сада", в которой участвуют Шарлотта (Лидия Шубина) и Фирс (Валерий Зотов). Чтобы представить персонажей, дородная, загадочно улыбающаяся гувернантка-клоунесса использует фокус, описанный в другом эпизоде "Вишневого сада": на заклинание "айн-цвай-драй" герои появляются из-за клетчатого пледа. Двое слуг таким образом получают возможность присутствовать и даже участвовать в водевилях, а сами сюжеты можно считать плодом их воображения. Когда оба водевиля кончатся, они опять останутся одни, доиграют сценку, а потом незнакомый голос за сценой позовет совсем другую героиню "Вишневого сада". Тут становится совсем печально. Шутка в том, что эту сцену из первой редакции никогда не играют, она из черновика, для расхожей театральной практики она — маргинальный текст из Зазеркалья. Черные водевили Левинского тоже маргинальны, но эффект от них интереснее, чем от килограммов традиционной характерности или километров фирменной чеховской меланхолии.
РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ