Выставка в Праге

Цветной монолог одинокого автора

       В центре Праги, в галерее Рудольфинум заканчивает свою более чем двухмесячную работу выставка "Соня и ангелы" — ретроспектива Виктора Пивоварова, одного из известных московских художников-концептуалистов 70-х, уже пятнадцать лет живущего в Праге. Рассказывает ЕКАТЕРИНА Ъ-ДЕГОТЬ.
       
       Один из ключей к творчеству Пивоварова дает его серия "Агент в Норвегии" (1994), представляющая собой шифрованные в виде смешных ребусов донесения некоего агента, предмет наблюдения которого — норвежская артистическая среда, богема, в которой агент в конце концов и исчезает, заметая за собой следы. Пивоваров живет в Праге давно, он там хорошо известен и включен в местный арт-мир. Его работы вполне понятны там именно потому, что крайне персональны и автобиографичны, — все личное не требует доказательства. "Дневник подростка" (1986-88) представляет собой каталог смутных воспоминаний детства, "Квартира 22" (1992-94) — сцены из коммунального прошлого, а серия "Время розы" (1988) автобиографична как раз в силу абсолютной закрытости своих символов, которые понять невозможно.
       Пражский Рудольфинум — огромный дворец в стиле пышного неоренессанса. Под его высокой стеклянной крышей, казалось бы, должны были затеряться небольшие и почти интимные работы Пивоварова; да и роскошные и, главное, очень яркие интерьеры вроде бы противопоказаны современному искусству, выставляющемуся только в белой пустоте. Но экспозиция поражает своим совершенством: божественно-равномерно льющийся откуда-то сверху свет, гармонично-размеренная экспозиция (в каждом зале — один цикл работ), желтые, розовые, зеленые стены, на которых картины Пивоварова буквально расцвели. Они и сами очень цветные, и сами построены по принципу "фигура на фоне" — рисунки, иногда коллаж, иногда реальные вещи на цветном фоне. Поэтому каждая вещь выглядит как миниатюра выставки в целом, как концентрированный и, следовательно, драгоценный ее экстракт.
       "Фигура на фоне" — это, конечно, текст на листе бумаги. Это принцип почти любого искусства после необратимой революции концептуализма, который в конце 60-х годов показал, что всякое изображение есть текст, а всякое искусство — язык. Западный концептуализм занимается текстом и его свободным движением по белому фону контекста; в московском концептуализме (который родился, как известно, почти одновременно, в начале 70-х) контекст был вовсе не нейтральным — не белая и чистая среда галереи, а атмосфера мастерской неофициального художника, замусоренная физически и психологически. Поэтому и фон здесь не белый, а часто цветной: наш концептуализм, хотя его и принято считать черно-белым искусством, на самом деле гораздо более красочный и яркий, чем западный. Даже у Кабакова его знаменитый белый, на котором разыгрывается словесное и образное действие всех его картин и альбомов, — это цвет, поскольку он не нейтрален, а полон мистического смысла. Тем более, "колоритный" художник — Пивоваров. Его новая серия "Неутраченные иллюзии" (1995) построена как раз на волшебстве и мистике картинного фона. В проеме дверей открывается (по-настоящему, поскольку картина стала трехмерным объектом-коробочкой) таинственно и ярко светящееся "другое", внутренний мир картины, где видны персонажи еще более одинокие и печальные, чем те, что изображены перед приоткрытой дверью (и те, конечно, что в реальном пространстве стоят перед "приоткрывшейся" картиной).
       Итак, Пивоваров вполне на месте в пражском художественном мире. И все же он продолжает оставаться очень одиноким художником, и потому его выставка, невероятно красиво экспонированная, кажется некоей забытой и невостребованной драгоценностью. Дело здесь не в равнодушии критики (напротив, в Праге о выставке написали все, и с восторгом), а в самом типе искусства, непременной частью которого является "излишний характер усилий" и "недопонятость". В этом смысле Пивоваров противостоит линии на экономию усилий и стратегичность, и предлагает вместо них нелепое расточительство и абсолютные ценности. Можно, конечно, сказать, что это духовные ценности, и высоко оценить этот персональный выбор с этической точки зрения (что обычно и говорят о Пивоварове), но можно и усмотреть в этом особенность всего русского искусства в целом, его поэтики, а не только этики.
       Этой-то антиэкономической "эстетикой ценности" наш концептуализм и отличается от западного. Не только тем, что в отличие от своих западных коллег московские концептуалисты сохранили в своем творчестве форму картины, — это сразу бросается в глаза западному наблюдателю, который концептуализм с картиной никак не связывает, как не связывает его и с бесконечным рассказыванием историй, чем занимаются русские художники. Но скорее самой идеей сохранения, консервации, коллекционирования (воспоминаний или предметов). Московский концептуализм хоть и работает с мусором, но создает из него — всегда — нечто, предназначенное для музея, а не для циркулирования по сетям художественных коммуникаций; следовательно, уникальное, сакрально ценное. В этом смысле — что редко принимают во внимание — искусство московского концептуализма всегда антропологично, поскольку уникальна и ценна, конечно, прежде всего личность. Но голосом субъекта, который в западном искусстве принято слышать лишь в экспрессивной послевоенной живописи, исполненной открытого отчаяния, или в брутальных перформансах 60-х, здесь наделена сухая и безличная концептуальная картина.
       Из всех авторов круга московского концептуализма Пивоваров в наибольшей мере гуманистичен и даже лиричен, чего уже не скажешь, например, о Кабакове. Субъект у Пивоварова — это он сам. Его искусство психологично, само произведение тут как будто полно комплексов и стремится стушеваться, а кроме того, зритель призван испытывать постоянное чувство жалости ко всему изображенному. Все это позволяет желающим диагностировать в авторе высокую тревожность и прочие нарушения, вызванные трудным детством в былом СССР.
       В таком искусстве есть, разумеется, опасность сентиментальности, но она смягчается, если мы как зрители перестаем сюсюкать по поводу изображенных человечков и зверюшек, а сосредоточиваемся на самом приеме. Искусство ХХ века "обрубало все лишнее" у своего мотива, редуцировало его до плоскости, линии, пятна; Пивоваров проводит куда более бережное, бескровное сокращение, тихое пропорциональное уменьшение, человек превращается в "Микрогомуса", и вообще все становится маленьким. Автор бережен и в том, что никогда не ставит нас в ситуацию дискомфортного выбора, в особенности между изображением и текстом — в его картинах с "аннотациями к изображенному" подписи всегда соответствуют рисункам (в отличие от первой в мире картины "с подписью" — полотна Магритта, которое нагло утверждало "Это не трубка", изображая именно ее). Между словом и образом здесь нет противоречия, ничто не воплощает фигуру власти. Это действительно очень одинокое искусство, поскольку в нем полностью отсутствует диалог: и слова, и образы в равной мере принадлежат внутреннему миру героя. Мы здесь только свидетели.
       
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...