Некролог
Завтра на Востряковском кладбище похоронят Владимира Мотыля. Его шедевры — "Женя, Женечка и "катюша"" (1967), "Белое солнце пустыни" (1969) и "Звезда пленительного счастья" (1975) — определили интонацию эпохи не только и не столько в кино, сколько в самой жизни Советского Союза.
Единственный в СССР режиссер без диплома, Мотыль в кино попал контрабандой. Михаил Ромм убедительно посоветовал таджикским товарищам доверить театральному режиссеру с Урала экранизацию поэмы Мерсаида Мершакара "Ленин на Памире". Диплома у него никто так и не спросит: "Дети Памира" (1963) доказали, что Мотыль — изощренный режиссер от бога.
Профессию он выучил по книгам и "Советскому экрану", который выписывала мать, ученица Антона Макаренко: детство Мотыля прошло в медвежьих углах, по колониям и домам для детей репрессированных, где она работала. В три года он побывал даже на Соловках — на свидании с отцом-"шпионом", польским евреем, слесарем из Минска: вскоре отец погиб. Во ВГИК Мотыль, впрочем, поступал, но третий тур беззаботно прогулял с девушкой. В 36 лет вторая попытка реализовать мечту удалась: это называется чудом.
Говоря о его шедеврах, банальностей не избежать. Да, он — самый что ни на есть народный режиссер: "Белое солнце" все знают наизусть. Да, он — режиссер интеллигентской фронды. Да, это раздражало чиновников, но высшие армейские комиссары, космонавты и сам Леонид Брежнев любили его, и функционерам Госкино оставалось лишь делать ему мелкие пакости.
Но Мотыль ускользает от любых ярлыков. "Женя, Женечка" — фильм, замечательный не потому, что Олег Даль сыграл интеллигента на войне, "Белое солнце" — не потому, что это "первый советский вестерн", а "Звезда пленительного счастья" — не потому, что обожатели Булата Окуджавы видели в декабристах зашифрованных диссидентов.
Их объединяет в своеобразную трилогию чисто авторские интонация, взгляд на историю и просто небанальный взгляд в камеру: первые кадры задают ритм, который в пределах фильма обогащается множеством нюансов. Смешное и страшное незаметно перетекают друг в друга: достаточно вспомнить гротескные посиделки Жени Колышкина в немецком блиндаже, куда он невзначай забрел. Патетика неотделима от грусти — Мотылю жалко своих героев, но что поделать, интеллигенту Жене приходится убивать, когда война уже почти закончилась, а былинному Верещагину — умирать, хотя богатыри не умирают.
Мотыль не философствовал об истории, но своя философия истории у него была: мужественная, чуждая манихейству, свободная от идеологии. Поэтому "Женя, Женечка" не укладываются в рамки "лейтенантского кино", а "Белое солнце", конечно, вестерн, но не совсем — скорее, эпос, прячущий свою природу за шутками и пальбой. "Звезда пленительного счастья" актуальна не потому, что в ней вычитывали злободневные смыслы, а потому, что войны и революции для Мотыля были вневременными ситуациями, позволяющими проявиться человеческому духу. А кто там на экране, красные и басмачи, наши и немцы, декабристы и жандармы — дело десятое.
Чудеса в его жизни продолжались ровно до того момента, когда он снял свои главные фильмы. Потом неканоническая версия "Леса" (1980) Александра Островского легла на "полку". Запрет не выбил Мотыля из седла, но все, что он снимал с тех пор,— от "Невероятного пари" (1984) до "Багрового цвета снегопада" (2007) — обычное кино. А "Белое солнце", хоть и знакомо всем наизусть, несмотря на мнимую простоту, остается иррациональным явлением кино в чистом виде.