Любой политический скандал, помимо официально-объявленных, вызывает к жизни множество альтернативных версий. Последние, может быть, не столь убедительны, но зато более симптоматичны: настроения, популярные в обществе, отражаются именно в них. Видимо, неслучайно имя убитого американского президента стоит в заглавии книги "Операция 'Кеннеди'", недавно вышедшей в Израиле (Иерусалим, "Бесэдер", 1996), хотя речь в романе двух русских эмигрантов — Аркана Карива и Антона Носика — идет о другом, совсем недавнем преступлении: убийстве премьер-министра Израиля Ицхака Рабина.
Несмотря на местожительство авторов и национальный колорит их романа, "Операция 'Кеннеди'" органично вписывается в традиции современной русской литературы, с ее возрожденным интересом к остросюжетной политической прозе. То, что в добротном "психологическом" романе вышло бы на первый план, — описание жизни московских математических школ и последней волны эмиграции — здесь мелькает в кратких флэшбеках, не замедляющих стремительного движения сюжета. Тем лучше: несколько беглых упоминаний Бродского и дата его смерти, проставленная в качестве даты написания романа, больше говорят о поколении авторов, чем самые подробные бытоописательные сцены, которые они могли бы выдумать.
Одним словом, двое молодых израильтян достойно продолжают ряд Аксенов — Тополь — Незнанский — Гурский. Как и в романах последнего, мы имеем дело с заведомо фантастическим сюжетом: неслучайно финал отнесен к 2001 году.
Версия Карива--Носика фантастична сама по себе: Рабин не погиб, а добровольно удалился от дел, инсценировав собственное убийство. Еще более фантастично условие, поставленное им спецслужбе: если количество людей, которых необходимо будет убрать для сохранения тайны, превысит три, то операция "Кеннеди" должна быть прекращена, а тайна раскрыта. Разумеется, трупов больше (хотя и ненамного), а тайна так и остается тайной.
В книге подчеркнуто много аллюзий: вспоминается и борхесовский "предатель и герой", и наш русский Федор Кузьмич (он же бывший император Александр). Больше всего, однако, впечатляет не это, а вера наших бывших соотечественников во всесилие государства, доведенная до своего логического конца: это американец может поверить, что президента могли убить коммунисты или наркомафия, русский человек прежде всего будет грешить на собственные спецслужбы. В идее почти иррационального могущества спецслужб есть что-то глубоко консервативное: реальность заменяется своим подобием в результате заговора, а не из-за всевластия масс-медиа, на которое так упирают Бодрияр и Вирильо.
СЕРГЕЙ Ъ-КУЗНЕЦОВ