Прыжок по расчету

// Вне игры...

...с Андреем Колесниковым

В понедельник Россия потеряла олимпийское золото в парном катании фигуристов — впервые с 1964 года. Специальный корреспондент "Ъ" поговорил с Юко Кавагути и Александром Смирновым, которые рассказали ему, почему она не прыгнула на Олимпиаде четверной и почему они стали четвертыми.

Юко Кавагути и Александр Смирнов заняли на Олимпиаде четвертое место. К этому нечего добавить, кроме того, что из нашего парного катания ушла эпоха. Вот в одиночном мужском катании эпоха ушла было, а потом вернулась. А в парном так не получилось. Одна ушла, а другая не пришла.

Правда, у нас есть Юко Кавагути и Александр Смирнов. Их сейчас при всем желании не получится назвать эпохой (а желание-то есть). Но фигуристы в целом хорошие. Шли на третьем месте — правда, упустили его. Были у нас такие, которые не упускали, причем не третье, а первое. Причем никогда. И даже мысли ни у кого не было насчет того, что могут упустить.

Ирина Роднина, та, которая не упускала, подошла к Юко Кавагути и Александру Смирнову, которые пришли поздно вечером в Боско-спейс в "Русском доме". (Ну все-таки пришли же, хотя можно себе представить, с каким настроением. С таким настроением к людям не ходят.)

— Ну хватит реветь,— сказала Ирина Роднина Юко Кавагути, поглядев в ее сухие глаза.

Но Ирина Роднина была права, и девушка не спорила, она только слабо улыбнулась и кивнула.

— Говорят, вы готовили четверной прыжок? — спросил я Юко.

— Мы готовили,— хмуро сказал Александр,— но поменяли тактику. Хотели чисто откатать и не рисковать.

— Жалеете, что Юко не прыгнула?

— Я ни о чем не жалею,— уже не хмуро, а мрачно ответил он.

Уйдет, подумал я. Встанет и уйдет. Они только что давали интервью одному из телеканалов, так он взял и увел ее прямо из кадра, ему не понравились вопросы журналистов.

Я понимал, что в его состоянии я бы и в самом деле вообще не пришел на интервью. Но он, в конце концов, пришел. А значит, может и уйти. Не эпоха, конечно, но все-таки очень хороший фигурист.

Я повернулся к Юко Кавагути. Эта девушка держалась изо всех сил. Она молчала, но я видел, что и правда плачет, хоть и с сухими глазами. От счастья она бы плакала с мокрыми.

Прошел всего час после того, как она упала на льду.

— Вы же хотели вернуться в Японию, если бы удачно выступили, да? — спросил я.— Были же такие разговоры. Это правда?

— Да, правда, я хотела...— ответила она, и не ответила даже, а как-то пискнула, и мне стало так жалко ее, что у меня у самого комок к горлу подкатил. Честное слово.

— И что теперь? Остаетесь? Оставайтесь!

— Я буду возвращаться в Японию, но я только не знаю когда,— сказала она.— Я пока не подумала. Мы только что выступили.

— У нас главная тактика, главный мозг — Тамара Николаевна Москвина,— сказал Александр.— Она обязательно что-нибудь придумает. Что-нибудь интересное.

Я не хотел спрашивать их, почему они падали. Язык не поворачивался.

— Я не могу объяснить наши ошибки. Мы их не анализировали,— сказал он неожиданно сам.— Не могу. Оказались на сегодняшний день немного слабее. Мы еще малыши (в случае с Кавагути это не вызывало никаких сомнений, несмотря на ее 28.— А. К), а они (то есть победители.— А. К.) — динозавры.

— То есть вы хотите сказать, что не так уж и расстроились? — я понял, что он пока не встанет и не уйдет.

— Знаете, ничего нету хуже четвертого места,— сказал он.

— А я от тех, кто завоевал серебро, иногда слышал, что ничего нет хуже второго. Эти люди не представляли себя на втором.

Я уж не стал говорить, что на четвертом они себя вообразить не могли в самом своем большом кошмаре. Но я понимал, о чем они говорят. Чуть-чуть не дотянулись до медалей, а на самом деле не важно ведь теперь по большому счету, четвертое оно или восьмое, без медалей-то.

Но и тех, кто сокрушался вторым местом, я понимал, и даже лучше. Они могли стать первыми, а это же единственное, ради чего стоит жить в спорте. Ради чего они и живут.

— Когда на лед выходили, думали, наверное, о том, что при каких-то маловероятных раскладах, которые на Олимпиадах-то только чаще всего и срабатывают, можете вообще-то и золото выиграть?

— Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом,— сказал он и наглухо замолчал.

Уйдет, подумал я.

— Но Тамара Николаевна Москвина знает столько, сколько не знает никто,— неожиданно продолжил он.

Я не понимал, почему он это так старательно доказывает. И кому: мне или себе?

— Вы с Юко останетесь вместе? — спросил я.

— В спорте? — переспросил он.— Конечно. Мы настроены на работу. Юко, мы не собираемся распадаться?

— Нет,— вздохнула она.

— Простите,— сказал я,— но я не знаю ничего о ваших отношениях. И хорошо.

— Да? — переспросил он.— Почему?

— Потому что я могу спросить с чистым сердцем. Вы только на льду вместе?

Они молчали. Она глядела на него. Он молчал.

— Просто по-всякому бывает,— продолжил я.— Люди у нас, Юко, не обязательно женятся. Называется гражданский брак. Вы знаете, что такое гражданский брак?

— Да,— сказала она.

— Откуда? — уточнил я.

Она так звонко расхохоталась, что я вздрогнул. Она даже упала на диванчик, где сидела с ним, и согнулась от смеха. Ей было смешно, что я ее на чем-то все-таки подловил.

Тем не менее на похоронах грех так смеяться, тем более на собственных. Но этот смех, правда, как будто воскрешал ее тут же.

— Гражданский брак? — переспросил он.

— Ну да. И не только гражданский. Есть много примеров.

— Ну, это старая школа! — внезапно развеселился и он.— Мы переживаем жизнь и любовь на льду, а за его пределами нам их уже не показать.

Чистый ответ, нельзя было не засчитать.

— У вас есть девушка? — спросил я.

— У него две,— негромко сказала она.

Но мы услышали.

— Не говори,— возмутился он.— А то напишут!

Она испуганно замолчала.

— Ведь три на самом деле.

Они опять рассмеялись.

— Вы понимаете, что это шутки? — уточнил он у меня.

— Я таких шуток не понимаю,— сказал я.

Я позволял себе это говорить, потому что хорошо чувствовал: нет, пока не уйдет.

— Да я нормальный,— сказал он.

— То есть у вас одна девушка? — переспросил я.

Это было похоже на допрос.

Он кивнул.

— Как будто я ненормальная! — сказала Юко и опять согнулась на диванчике в три погибели.

Не знаю, как насчет него, а ей этот разговор после сегодняшнего дня был нужен даже, по-моему, больше, чем мне.

— Ну, если бы у тебя была девушка...— задумчиво продолжил он.

"То что?" — читалось в ее взгляде. И в нем был вызов.

— Нет,— сказал он.— Девушку сюда не надо привозить. Здесь не должно быть никаких девушек.

— А некоторые привозят,— сказал я и хотел добавить, что и выигрывают потом спокойно.

— Кто, например? — спокойно переспросил он.

— Хоккеисты.

Он промолчал. Комментировать это сообщение было ниже его достоинства.

— Вы ругаетесь? — поинтересовался я.

— Да нет,— пожал он плечами.— Когда я плохо ее кидаю, она обижается. Но мы не ругаемся почти.

— А в этот раз что, не очень хорошо кидали?

— Я реально переволновался,— вздохнул он.

— А хотелось же прыгнуть четверной? — спросил я у нее.— Никто не прыгал в паре, и вот вы прыгаете. И какая разница, какое место заняли.

У нее сделалось такое обиженное и сморщенное лицо, что я подумал: да это она сейчас уйдет! Это с ней надо быть поосторожней.

— Моя мечта была — сделать четверной на Олимпиаде,— сказала она.— Это была моя мечта. Из-за этого мне только обидно.

Я понял, что она на самом деле не обиделась. Ей просто удалось не разрыдаться сейчас.

— Вы могли прыгнуть?

— Я на тренировке прыгала! — вырвалось у нее.— Но я понимаю, что у русской команды была задача выполнить программу. Для русской команды важно было выиграть. Поэтому тренер отменила мой прыжок.

— Ставки были очень высоки, и Тамара Николаевна сказала: надо просто все сделать очень чисто,— опять подтвердил он, не глядя на меня.

— Юко, а может, надо было прыгнуть, и все? Вы ведь прыгнули бы, да? И гори оно потом все. Уехали бы в Японию с чистым сердцем. И мечта бы осуществилась.

Я не думал, что она скажет то, что сказала.

— Я думала об этом. Я хотела. Но Саша сказал: "Не надо". А я сама не могу. Он должен меня бросить.

То есть она была готова на свой четверной даже после запрета Москвиной. И просила его уже на льду. Ей и в самом деле было плевать на все остальное.

— Я отойду,— сказал он.

И встал и ушел наконец. Но и мне тоже было уже все равно. Главной в этой истории была она. Но и он, когда убеждал в том, что Тамара Москвина сделала все правильно и иначе невозможно было, не только меня убеждал в этом.

— Я так рада, что я это сказала. Мне стало легче. Теперь вы все знаете,— смотрела она на меня.— Спасибо, что вы спросили. Знаете, я теперь себя чувствую виноватой, что я так хотела прыгнуть.

— Виноватой? — переспросил я.

— Она сказала, что не надо, а я ей не доверилась.

— Но это же мечта была такая,— сказал я.— И к тому же вы еще прыгнете в Сочи. Другой зимней Олимпиады раньше не будет. А там прыгнете ваш четверной. И раньше вас на Олимпиаде никто его не прыгнет. Если, конечно, с жеребьевкой повезет и вы первыми выступать будете...

— А если не повезет?..— расстроилась она.

Теперь уже до слез.