В период белых ночей в Санкт-Петербурге пройдет ставший уже традиционным Фестиваль фестивалей, организаторы которого вновь любезно предоставили Ъ возможность заранее ознакомить читателей с его программой. Первым на фестивале будет показан английский фильм "Гротеск".
Слово "гротеск" происходит от итальянского "grotta", неглубокая пещера. Поначалу так называли орнамент в виде переплетающихся фигурок людей, растений и животных, впервые обнаруженный в древнеримских развалинах. Позднее "гротеском" окрестили фантастическое в искусстве, а еще позднее — все причудливое, неправдоподобное, странное. И то, и другое, и третье сполна отразилось в английском фильме "Гротеск", поставленном экс-документалистом Джоном Полом Дэвидсоном по одноименному роману Патрика Макграта. Этой модной в прошлом сезоне картиной, триумфально прошедшей по многим международным кинотурнирам, откроется в июне 4-й Санкт-Петербургский Фестиваль фестивалей.
Действие фильма разворачивается в послевоенной английской глубинке. Под сводами старого сельского поместья аристократ и ученый сэр Хьюго Коул (Алан Бейтс) собирает по кусочкам скелет птеродактиля, готовясь произвести научную сенсацию — опытным путем доказать, что современные птицы произошли от динозавров. В ожидании открытия мается его жена американка Хэрриет (Тереза Рассел), а взрослая дочь Клео (Лена Хэди), невзирая на протесты самодура-папаши, вот-вот выскочит замуж за субтильного поэта. Кажется, что во всей этой эксцентричной компании, где лягушек сажают за стол и потчуют ланчем из опарышей, а глава семьи часами витийствует на палеонтологические темы перед соседскими фермерами, только один человек сохраняет традиционный британский политес.
Сыгранный рок-звездой Стингом домоуправитель Фледж затянут в черный фрак, предупредителен и невозмутим. Но именно от него исходят флюиды демонического искушения, заставляющие сэра Хьюго переживать по ночам любовные кошмары, леди Хэрриет предаваться им наяву, а мальчишку-стихоплета Сиднея позабыть про невесту и открыть в себе гомоэротический порыв. К финалу поэт гибнет, ученого разбивает паралич, а в доме воцаряется Фледж, небезосновательно подозреваемый безутешной Клео в смерти жениха.
И роман Патрика Макграта, и фильм Дж. П. Дэвидсона — вариация на вечную английскую тему необъявленной классовой битвы, когда сословные перегородки превращаются в кривые зеркала, за вековыми иерархиями таится ненависть, лакей вкрадчиво становится хозяином, а господин — рабом. В английской традиции этот сюжет проявлялся часто и разнообразно — от заносчивой челяди Диккенса до дерзнувшего "коллекционера" Джона Фаулза и от драматических скетчей Гарольда Пинтера до экранного "Слуги" Джозефа Лоузи. На той же почве взошел и неповторимый "островной" юмор, смесь отчаяния и абсурда, единственное средство остранения вежливого безумия, именуемого полезными предрассудками.
В полном соответствии с орнаментальной природой гротеска фильм Дэвидсона сплетает прихотливый узор из человеческих типов и художественных жанров. Над "Гротеском" витает и шаловливая тень Кена Рассела, и людоедская ирония Питера Гринуэя. Бытописательство соседствует с сатирой, мистика с детективом, от смеха бросает в дрожь, триллер заставляет смеяться. Герои предаются тайному и явному блуду, страдают, комикуют и гибнут. Классический "скелет в шкафу" превращается в костяк огромной птицы, висящей под потолком хозяйского кабинета, а потом и в обглоданный свиньями труп незадачливого жениха. Домашний тиран становится неподвижным "человекоовощем", а оборзевший плебей — бесом соблазна. Мамочка, примчавшаяся на поиски сгинувшего поэта, поедает свинину, не догадываясь, что забитая утром хрюшка накануне с не меньшим аппетитом жрала ее сыночка. На виселицу отправляется невинный, вероятный убийца торжествует победу... Но не тут-то было. В последнем кадре мы видим, как разом осиротевшая Клео в лучших шекспировских заветах опорожняет склянку с ядом над стаканом Фледжа, а перед угасающим взором сэра Хьюго открывается ослепительная перспектива нового научного сафари.
Быть может, картина Дэвидсона так и осталась бы изящным дебютом документалиста, перенесшего навыки работы в джунглях на историю семейного заговора, если бы "Гротеск" не демонстрировал еще и маршруты миграции старых киномотивов по карте новой кинополитики. Кто бы, например, мог подумать, что в связи с повальной модой на вуайерскую любовь, эрогенная зона мирового кино переместится в бесполую Америку с ее пуританской культурой подглядывания. Тем не менее "Основной инстинкт", "Стриптизерки" и "Экзотика" сделаны в Новом Свете и успешно показывают эротику 90-х как коллективное пип-шоу. Нечто похожее случилось и со страхами конца тысячелетия. Невозмутимый английский юмор оказался как нельзя кстати в тотально регламентированном мире с его устойчивыми социальными кодами и ролями. Масс-медиа растиражировала образ эталонных британцев 90-х: залетевшего на аморалке красавчика Хью Гранта, изобретательно ненавидящих друг друга Чарльза и Диану или сутулую топ-модель Стеллу Тенант — герцогиню Девонширскую. По всему миру смотрят новое английское кино — от пролетарских анекдотов Майка Ли до свирепой "Мелкой могилы" Дэнни Бойла. Похоже, что политкорректное человечество приблизилось к новому викторианству и взыскует теперь сообразного зазеркалья, где порочное и смешное одинаково легко растворяются в улыбке Чеширского кота.
В середине прошлого века Виктор Гюго утверждал, что гротеск в искусстве основан не на искажении реальности, а на ее контрастах. В конце века нынешнего контраст утратил силу. Может быть, поэтому глумливые островитяне, веками наблюдавшие неразличимых Джекила и Хайда и ради спорта воспитывавшие у прислуги манеры членов королевской фамилии, лучше других понимают, как легко переоборудовать неглубокую пещеру в мелкую могилу.
СЕРГЕЙ Ъ-ДОБРОТВОРСКИЙ