Находки "потерянных"

...сожалеет Михаил Трофименков

"Золотые", "веселые", "безумные" — ни одна эпоха не заслужила столько звонких имен, как 1920-е. Даже в тревожные "ревущие двадцатые" слышен не только треск автомата Томпсона, "калькулятора", при помощи которого Аль Капоне производит расчеты на рынке запрещенного (1919-1933 годы) в США спиртного, но и труба Луи Армстронга и восторженный рев биржи.

1920-е — годы Америки, вышедшей из мировой войны хозяйкой мира. Небоскребы Нью-Йорка — новое чудо света: здание Крайслера, Рокфеллеровский центр, Empire State Building. За $1 в Европе продается все. Особенно в Германии, на родине инфляции. В декабре 1921 года $1 стоит 46 марок, в декабре 1923-го — 4 трлн 200 млрд. Зарплату выдают чемоданами, она обесценивается, пока "богач" добежит до лавки. Берлин замерзает: зимние холода 1923-1924 года ускорят смерть Франца Кафки. Его друг Макс Брод не сожжет, как обещал, после смерти Кафки его рукописи. Кафкианский "Процесс" (1925) окрасит восприятие 1920-х отчаянием, большинству современников Кафки, как ни странно, чуждым. Самые отчаянные годы Берлина — золотой век кабаре: его издевательский смех породит "Трехгрошовую оперу" Бертольта Брехта (1928), его чувственность — "Голубого ангела" (1930) Джозефа фон Штернберга, где Марлен Дитрих поет, что вся она "от головы до ног — одна любовь".

1920-е — годы счастья, неважно — сиюминутного или близящегося. "Мы были абсолютно аморальны и счастливы",— вспоминает Луиза Брукс, воплотившая на экране абсолютный гедонизм. Нести на штыках "счастье и мир трудящемуся человечеству" приказано Красной армии, идущей (1920) на Варшаву. Мировая война аннулировала государство, семью, церковь, школу. У мира кружится голова: все — от секса до революции — начинается с чистого листа. В конце концов, выжить в мировой войне — уже счастье.

Мир выжил и, несмотря на большевистское землетрясение, никогда не был так един. Свои Интернационалы объединяют и художников, и девушек, отплясывающих под одни и те же патефонные пластинки в Чикаго и Москве, и авиаторов. Свой Интернационал у идеалистов-рационалистов, чертящих будущее. В веймарском Баухаузе (1919), Институте искусств и ремесел Вальтера Гропиуса, и московском ВХУТЕМАСе (1920). Художники Василий Кандинский, Пауль Клее, Казимир Малевич, Владимир Татлин учат искать универсальную форму, идеальный дизайн. "Новый дух" в архитектуре манифестирует Ле Корбюзье (1920). В июле 1920-го наступает "театральный Октябрь" Всеволода Мейерхольда, в октябре рождается "Пролетарский театр" Эрвина Пискатора, в ноябре — "элитарный театр для всех" Фирмена Жемье.

Главный Интернационал — "потерянное поколение". Слова писательницы Гертруды Стайн "Все вы — потерянное поколение" — эпиграф к роману Эрнста Хемингуэя "Фиеста" (1926). "Потерянные" чудом выжили в траншеях, потеряв друзей, молодость, иллюзии, сантименты. Индивидуалисты, циники, апатриды. Их манифесты — "Прощай, оружие" (1929) Хемингуэя, "На Западном фронте без перемен" (1929) Эриха Марии Ремарка, окопный натурализм картин Отто Дикса.

Встретив (1916) в военном госпитале Жака Ваше, одного из тех, кто не дожил до 1920-х, Андре Бретон придумывает "автоматическое письмо". Делает его символом веры нового движения — сюрреализма (1924) и ставит на службу "мировой революции". Звездный час сюрреализма: бритва рассекает женский глаз в "Андалузском псе" (1928) Луиса Бунюэля и Сальвадора Дали. С "самым жестоким кадром в мире" соперничает лишь расстрел из "Потемкина" (1925) Сергея Эйзенштейна.

"Потерянные" — пессимисты в книгах, но от жизни берут все. 1920-е — самые танцующие годы самых "неприличных", "дикарских" танцев. Скотт Фицджеральд, автор "Великого Гэтсби" (1925), памятника горчащему гедонизму, называет их "эпохой джаза" (1922), хотя Кинг Оливер и Creole Jazz Band запишут в Чикаго первую пластинку черного джаза лишь через год. Во всех 100 тысячах speakeasies Нью-Йорка — заведениях, где подают контрабандное спиртное, звучит джаз. Его храм и притон — гарлемский Cotton Club, где впервые дает концерт Дюк Эллингтон (1927).

Карлос Гардель печалится о временах, когда мир не знал бриллиантина, кокаина и морфия: радио разносит по миру эпидемию моды на танго (1924). Но ассоциируются 1920-е все-таки не с ним. Из гетто на Бродвей вырывается чарльстон (1923). 19-летняя красавица Жозефина Бейкер, чей сценический костюм исчерпывается банановыми листьями, исполняет чарльстон (1925) в "Негритянском ревю" в Театре Елисейских Полей: наутро пляшет весь Париж. Ее секретарь и любовник — юный Жорж Сименон, придумывающий своего комиссара Мегрэ. Другой модный танец, шимми, несравненно отплясывает голливудская секс-бомба Мэй Уэст: широкая рубашка с огромным декольте открывает ничем не стесненную грудь. Уэст судят за непристойное поведение, но публика ломится на ее пьесу "The Drag" об однополой любви.

Сексуальную ориентацию не скрывают, она не мешает звездной карьере ни Рамона Наварро, ни Аллы Назимовой. Бисексуальная аура окружает Марлен Дитрих и Грету Гарбо. Гей-столица мира — Берлин: гремит дело вампира Хаармана, убийцы 50 юношей-проституток. В США расцветают мужские pansy clubs, в Париже — лесбийские "храмы дружбы" Рене Вивьен. Любовь "амазонок" — феминизм 1920-х, их иконы — романистка Вирджиния Вульф и живописец Тамара фон Лемпицки.

Коко Шанель гордится, что "вернула женщинам их тела". Первые духи-унисекс, Le Sien Жана Пату (1929), венчают триумф андрогинности. Корсеты забыты как страшный сон. В женский гардероб входят свитера, брюки, галстуки, а то и монокли. В их распоряжении — крем для загара (1922), патроны губной помады (1927) и карманные пудреницы. Виктор Маргеритт в романе "La Garconne" (1922) окрестил женщин 1920-х "мальчишками" и был лишен за аморальность ордена Почетного легиона. Все короче стрижки, все длиннее ноги. В 1924-1926 годах юбки уменьшаются на 10 см в год. Женщины водят автомобили, ходят на боксерские матчи и "свидания вслепую", пьют крепкие коктейли — еще одна новинка эпохи, курят и спрашивают кавалеров: "Наличными или чеком?" То есть "сейчас поцелуемся или позже?".

Новый стиль жизни похож на торжествующий стиль ар-деко, элегантный, функциональный, эклектичный, текучий и геометрический одновременно. Действие любовных романов часто развивается в поездах. Самый прославленный из них, "Восточный экспресс" (Париж--Стамбул), оформляет мэтр ар-деко Рене Лалик. Мир переживает, когда снегопад блокирует поезд в Турции (1929) и пассажиры вынуждены отстреливать волков, но не видит в этом зловещего символа хрупкости быта и бытия.

Мир 1920-х — это Метрополис из антиутопии Фрица Ланга (1926). Садам наслаждений грозит апокалипсисом загнанный под землю город-Молох. Мелодии из дансингов сливаются с выстрелами. Духи "Закат Запада", названные в честь книги Освальда Шпенглера (1922),— с гарью пороха. Бретон пишет (1929): "Простейший сюрреалистический акт состоит в том, чтобы с револьвером в руке выйти на улицу и стрелять, пока хватит сил, в толпу". Богемные кружки, трущобы и высший свет бредят "прямым действием", красным или черным — неважно. "Жизнь ничего не весила, смерть ничего не значила" для юных ветеранов, перенесших в столицы войну нового типа: мировую гражданскую.

"Коричневые рубашки" Эрнста Рема дерутся с "красными фронтовиками" Эрнста Тельмана и "черным рейхсвером" братьев Штрассер. Отвоевав улицу у красных, маршем вступают в Рим (октябрь 1922-го) "черные рубашки" Бенито Муссолини. ГПУ охотится за белоэмигрантами, эмигранты — за советскими послами, невзначай убивают Владимира Набокова-старшего (1922).

Заказчики стоят в очереди к некоему Владо Террору: македонцы слывут лучшими киллерами. Голову болгарского премьера Александра Стамболийского они отсылают в Софию в коробке из-под бисквитов (1923). В ответ коммунисты хоронят свиту короля Бориса под руинами взорванного собора Святой Недели (1925). Минированная повозка разносит Уолл-стрит (1920). Первый "шахид" из мичиганского Бат-Тауншип взрывает школу, где был казначеем (1927).

Суд оправдывает часовщика-поэта Самуила Шварцбарда, убийцу погромщика Симона Петлюры (1926). За гробом живописца Элигюша Неведомского, убийцы президента Габриэля Нарутовича (1922), идут тысячи варшавян. Убийцы — такие же звезды, как актеры и поэты. Впрочем, актеры и поэты тоже убивают: смерть Рудольфо Валентино (1926) и Сергея Есенина (1925) вызывает эпидемию самоубийств поклонников.

Но главные звезды — летчики, воспетые Антуаном де Сент-Экзюпери в "Южном почтовом" (1928). Первый "Оскар" (1929) получают "Крылья" Уильяма Уэллмана. Экипаж дирижабля, пропавшего около Сицилии (1923), посмертно награжден орденами Почетного легиона. 150 тыс. человек приветствуют в Ле-Бурже 21 мая 1927 года Чарльза Линдберга, в одиночку пересекшего Атлантику за 33,5 часа. В его честь назовут танец Lindy Hop. Через год подвиг повторит 30-летняя Амелия Эрхарт. Гидроплан, на котором элита Рио встречает (1927) пионера воздухоплавания Сантоса-Дюмона, падает в океан. Рейхсвер симпатизирует нацистам, увидев в дни "пивного путча" (1923) рядом с Гитлером легендарного летчика Германа Геринга. Рамон (Шакал) Франко, перелетевший из Испании в Аргентину (1926), известнее брата — будущего каудильо Франсиско, замиряющего в пустыне мятежную "республику Риф" шейха Абд аль-Кадира.

Авиация — не работа, не спорт, а пари со смертью, отшельничество в небе, наркотик. Ветераны гибнут, теша зевак на ярмарках и на съемках "Ангелов ада" (1927-1930) юного миллиардера Говарда Хьюза. Сам Хьюз ставит рекорды: на его теле нет живого места. Но рекорды — рутина. За десять лет авиатрассы окутывают мир. Летчики ищут полярную экспедицию Умберто Нобиле (1928), разбрасывают над Миланом антифашистские листовки (1930), похищают детей у бывших жен, доставляют на ринг забытые боксером Биг Боем перчатки и "бомбят" Нью-Йорк (1921), доказывая роль авиации в новой войне, которой не хочет никто, но ждут все.

Изобретены телевидение, вертолет, пенициллин, испытана ракета на жидком топливе. Нобелевские премии получают Альберт Эйнштейн (1921) и отцы квантовой механики — Макс Борн и Вернер Гейзенберг (1925). Религию выжигают не только в СССР: почти все падре Мексики погибают, возглавляя крестьянский мятеж (1926-1929) против атеистической власти. Но рациональнее мир не становится.

Стоит Ховарду Картеру найти гробницу Тутанхамона (1922), как ползет слух о проклятии, убившем 27 святотатцев, включая канарейку ученого, укушенную коброй, "змеей фараона". Экспедиция Николая Рериха (1924-1928) то ли изучает Восток, то ли ищет Шамбалу, то ли шпионит для ГПУ. Зрителей гипнотизируют доктор Калигари (1920), доктор Мабузе, вампир Носферату (1922). Немецкие маклеры следуют предсказаниям для биржевиков Гершеля Штайншнайдера, "ясновидящего Хануссена".

Хануссена найдут в лесу с пулей в затылке (1933), гонораром за пророчество о поджоге Рейхстага. Дух 1920-х убьют копившиеся в подземельях истории безличные, безжалостные силы. Никто не предскажет "черный вторник" 29 октября 1929 года, начало великого кризиса. В США возродится цензура, да такая, что 1920-е покажутся сном. Обретя абсолютную власть, Сталин (1929) и Гитлер (1933) первым делом загонят в лагеря инакомыслие, джаз, авангард, свободу нравов, но это будет только прологом мировой катастрофы.