В петербургском издательстве "Лимбус Пресс" вышла книга Дмитрия Бакина "Страна происхождения". В первом номере журнала "Знамя" опубликован его "Стражник лжи". О писателе заговорили еще несколько лет назад — после первых публикаций в "Огоньке". Но известно о нем лишь то, что он сравнительно молод, работает на автобазе и что "Бакин" — это псевдоним.
В рассказах Дмитрия Бакина поражает твердость письма. Те пассажи его прозы, где человек что-то делает, чувствует, видит, где что-то происходит, написаны с четкостью инструкции по сборке-разборке стреляющего механизма или по поведению личного состава — с той разницей, что там, где в инструкции стоит "делай", у Бакина — "сделал". Рассказ или абзац строится как система отдельных, внятных действий, которые не столько описаны, сколько предъявлены.
Так же устроена и созданная в рассказах действительность — как серия шагов, ходов. Одно из свойств такой серии — определенная длина. Это, в общем, длина одного события, одного чувства, одного фрагмента жизни. Так написаны лучшие в сборнике и замечательные сами по себе рассказы "Про падение пропадом" и "Лагофтальм".
Первый — про приезд бригады шоферов под Барнаул: один попадает в больницу, где у него обнаруживают рак; другой, из-за того что полюбил местную жительницу, — в тюрьму; третий, после встречи с местной проституткой, — в аварию. Один и тот же кусок времени, включающий решающие для каждого из троих события, изображен трижды, с разным весом одних и тех же деталей, с разным соотношением прошлого--настоящего--будущего. При полной конкретности и отчетливости и людей, и происходящего с ними, при отсутствии прямого философствования рассказ как целое изменяет и расширяет сами понятия "решающего события" и "куска времени".
Второй — про то, как один солдат, слабый, хочет держаться около другого, сильного, и второй погибает, спасая первого, который ему противен и почти страшен. И желание первого, и отвращение и гибель второго написаны с абсолютной убедительностью, которая делает ненужными вопросы о предыстории или причинах.
Когда же замкнутая серия, фрагмент расширяются до размеров целой жизни или, тем более, ряда поколений, то они начинают требовать мотивировок — нередко "фантастических", "странных" (так, в рассказе "Страна происхождения" герой рождается с пулей в сердце), и кажется, будто в прозу Бакина вторгается что-то постороннее. Изображая немотивированную страсть или действие, он гораздо убедительнее, чем давая им объяснения.
В мире его прозы, лишенном подробной логики социальных карьер или окультуренных чувств, в мире, который заметно проще, чем живущие в нем люди, любые мотивировки человеческой сложности или упрямства могут быть только более или менее символическими и поэтому лишают смысла то самое, что они будто бы объясняют. И логическим образом такие объяснения попадают в уже проложенную колею — Платонова, Фолкнера, Маркеса, то есть тех писателей, которые (каждый для своего хора) сочинили партии, соответствующие поступкам и монологам героя.
В прозе Бакина, кажется, хору сказать нечего (если судить, например, по репликам толпы во время ареста одного из персонажей рассказа "Про падение пропадом"), а прошлое персонажа или рода и вообще всякого рода причины, символы и оценки, выход за пределы очевидного действия или чувства — это дело хора. Может быть, поэтому "жизнеописания" или слово "безумие" (как в "Стражнике лжи") в его рассказах звучат не только чужеродно, но и довольно искусственно. (Как и названия некоторых рассказов — по сравнению с жесткой наглядностью самой прозы они кажутся почти манерными.)
Но и в рассказах, структура которых разрушена этими (объективно заемными) объяснениями или растягиванием события до размеров судьбы, как только дело доходит до "здесь и сейчас", снова возникает прекрасная проза, например в рассказах "Листья", "Землемер" или "Корень и цель". Причем эти куски — пусть размером в абзац или два — обладают той же законченностью, силой и наглядностью, что и лучшие рассказы Бакина. Поэтому если говорить не о соотношении "удавшихся" и "неудавшихся" рассказов, а о книге, то перед нами книга замечательного писателя.
ГРИГОРИЙ Ъ-ДАШЕВСКИЙ