За последние несколько лет русский читатель уже имел возможность ознакомиться с несколькими книгами, пожалуй, самого скандально известного писателя в истории мировой литературы — маркиза де Сада: в 1990-1996 годах увидели свет "120 дней Содома", три версии "Жюстины", "Жюльетта", "Философия в будуаре", письма. Но Сад написал куда больше книг — его французские собрания сочинений насчитывают тридцать томов. И вот перед нами еще одна книга писателя "Преступления любви или безумства страстей", выпущенная издательством "Панорама". О ней рассказывает философ МИХАИЛ РЫКЛИН.
В состав "Преступления любви или безумства страстей" вошел сокращенный вариант одноименного прижизненного сборника (1800 год) и несколько текстов из посмертно изданных "Коротких историй, сказок и фаблио" (1926). К ним по непонятным причинам добавлена довольно значительная часть ранее неоднократно публиковавшейся по-русски "Жюстины".
В рассказах и повестях Сад предстает в новой ипостаси: уже не как литературный соперник Бога, трактующий преступление как форму благодати, а как мастер "готического романа" с традиционным для этого жанра набором ужасов и фатальных ситуаций, выходом из которых зачастую оказывается смерть как добровольных, так и порочных героев. Саду удается вывести редкие, прямо-таки мичуринские гибриды преступлений: так добродетельная героиня новеллы "Флорвиль и Курваль" без какого-либо злого умысла с ее стороны в финале оказывается женой собственного отца, любовницей брата, убийцей своего сына и матери. Рок, поясняют нам, одинаково тяготеет над пороком и добродетелью. Добродетели у Сада запрещены легкие победы — в заключительных сценах добродетель обязательно истекает кровью. Тому же закону подчиняется, впрочем, и порок. В отличие от "120 дней Содома", "Жюльетты" в публикуемых повестях, новеллах и рассказах в числе действующих лиц нет великих либертинов, философов распутства, стремящихся сравниться в порочности с самой природой. Порок в героях "Преступлений любви" вступает в диалектические отношения с добродетелью, выслушивает ее аргументы, расставляет ей ловушки, в которые, впрочем, нередко попадает сам. Короче, при всем мрачном реализме в изображении злого начала в "Преступлениях любви" борьба добра и зла — поединок равных.
Сад явно наслаждается своей беспристрастностью, выводя на сцену одинаково убедительные аллегории Добродетели и Порока. В этих повестях и рассказах добродетель может восторжествовать над пороком, который изображается далеко не беспомощным: если порок и уязвим, то лишь в силу неблагоприятного стечения обстоятельств, а не из-за недомыслия его носителей. Возможны даже обращения закоренелых распутников в святых, что категорически исключено в скандальных романах Сада, где даже намек на религиозность автоматически ведет к смерти героев. Зато, например, в финале "Эрнестины" граф Окстьерн раскаивается в совершенных преступлениях и вступает на стезю добродетели.
По каким-то причинам составитель "Преступлений любви" Е. Морозова не включила в книгу "Мысли о романах", теоретическое введение, в котором Сад излагает свои взгляды на природу романа. Романист, написано там, дитя матери-природы, невинной в своем бесконечном коварстве, и "если он не станет любовником своей матери после того, как та произвела его на свет божий, пусть не берется за перо — мы все равно не будем его читать". Одержимый жаждой "описать все", писатель не должен забывать о том, что от него хотят "не истины, но всего лишь правдоподобия". Новеллы, рассказы и повести самого маркиза безжалостно правдоподобны. И хотя он в них не пытается поставить великого преступника на место Бога, компромисс с родом человеческим писатель заключает на довольно жестких условиях: здравый смысл может как победить, так и потерпеть полное поражение.
Страстью всей жизни маркиза де Сада, как известно, был театр. И литературе он придал черты театрализованного представления — спектакля иногда такой интенсивности, что никакой режиссер был бы не в силах его воплотить. Театр в "Преступлениях любви" (особенно в таких текстах, как "Двойное испытание" и "Эжени де Франваль") более воплотимый и зрелищный, чем в его больших романах (кроме "Алины и Валькура", единственного романа, чье авторство признал сам Сад). В результате образ Сада становится сложнее, приобретает дополнительное измерение. Из основателя "садизма" он превращается в виртуозного мастера жестоких, в английском стиле, "готических повествований", отчасти напоминающих романы Анны Радклиф и Генри Филдинга. Впрочем, это не исчерпывает гамму литературных возможностей Сада: ведь неопубликованными по-русски остаются еще его пьесы, роман "Алина и Валькур", исторические хроники "Маркиза де Ганд" и "Изабелла Баварская", значительная часть эпистолярного наследия, записные книжки.
Выполненные Е. Морозовой и А. Царьковым переводы оставляют хорошее литературное впечатление. К сожалению, правда, не указано, с какого французского издания они были сделаны, а в предисловии Саду ошибочно приписано авторство романа "Залоэ и два ее приспешника". Эта вещь, пародия на нравы ближайшего окружения Наполеона, действительно стала причиной очередной внесудебной расправы над маркизом, но написана она была вовсе не Садом.
Оформление художника А. Кинсбурского таково, что книгу с трудом можно будет распознать на прилавке среди разношерстной библиотеки любовного романа — она выглядит как очередная "Анжелика". Несмотря на эту видимую оплошность издания, приходится только радоваться еще одной книге великого писателя и ждать дальнейших публикаций его почти двести лет неправедно гонимых произведений. "Я обращаюсь, — писал маркиз, — исключительно к людям, способным меня понять, и им чтение моих работ повредить не может".