Предвыборная ситуация, и без того непростая, дополнительно осложняется мучительным нежеланием образованного общества осознать всю изначальную ограниченность (чтобы не сказать убогость) демократического способа выбирать правителя.
Страдания общественности, зачастую приводящие ее в прямо-таки невротическое состояние, вызваны тем, что ряд проблем (свободы и ответственности, возможности или невозможности избежать выбора меньшего зла, природы демократии как таковой), носивших до сих пор достаточно отвлеченный характер, теперь приобретает глубоко практическое значение. От них напрямую может зависеть возможность или невозможность сохранения общественного положения, имущественного благосостояния, личной свободы, и не исключено, что и самой жизни. Соединение таких доселе разделенных предметов, как метафизические абстракции и личное выживание, производит эффект короткого замыкания, и мозги представителей общественности начинают искрить.
Эволюция тезиса о надуманности "теории меньшего зла" примерно такова, как в случае с внезапно постигшей лихой болезнью. Лично встав перед выбором между гарантированной кончиной (resp. — КПРФ) и тяжкой (возможно, калечащей) операцией с неопределенными шансами (resp. — Ельцин), больной — в отличие от здорового — лишен возможности практически следовать тому принципу, что альтернатива двух зол надуманна, т. е. умирать не надо, лечиться тоже не надо, а надо выбирать добро. Смерть безразлична к софизмам — на нее они не действуют, и нет возможности вырваться из рамок жестокой бинарности "или — или".
Именно эта бинарность и выводит из себя. Получается, что вся свобода выбора оказывается мнимой — думай, как знаешь, но голосуй либо за Зюганова, либо за Ельцина, и нет никакой демократической альтернативы. Веский повод сардонически заметить, что свобода есть осознанная решетка. В реальности свободу пока никто не отменял, и голосовать можно за кого угодно, а раздражение вызывает тот факт, что вся богатейшая гамма человеческих воль страшно огрубляется и искажается, подгоняясь под навязанное, как кажется, извне "или — или".
Электоральная действительность разрушает сразу два мифа — прогрессистский и романтический. Прогрессистский, коему мы обязаны просветителям, базируется на том, что являемая в ходе выборов народная воля произносит правителям не только суровый и справедливый, но еще и объективно благодетельный приговор. Согрешившее правительство удаляется, а на его место народ призывает новое и на этот момент гораздо лучшее. Внеся свою лепту в прогресс, и новое правительство со временем портится, но тут народ призывает еще лучшее, и так ad finem saeculorum. В применении к российской политике президент Ельцин испортился, но есть Явлинский, затем президент Явлинский испортится, но будет Немцов etc. Бинарность выбора тут хотя также имеется, но не обидная, а приятная и прогрессивная.
Базирующееся на гегелевском законе отрицания отрицания прогрессистское верование не предусматривает, к сожалению, современного варианта, когда, с одной стороны, власть и в самом деле чрезвычайно испортилась, а, с другой стороны, вместо нее народ готов призвать новое и гораздо худшее правительство коммунистов. На случаи типа "из огня да в полымя" прогрессистская теория не рассчитана, и приходится либо раскрашивать коммунистов в слащаво-розовый цвет и доказывать, что они гораздо лучше нынешней власти, либо объявлять, что коммунисты и так уже полностью правят страной, а соединенному фронту КПРФ и Ельцина противостоит мощный демократический оппонент, либо, наконец, делать вид, что КПРФ с сильным кандидатом Зюгановым вообще не существует в природе. Прогресс требует жертв. В данном случае интеллектуальных.
Если прогрессистский миф неявно предполагает народную непогрешимость, то миф романтический, напротив, вообще не желает брать в расчет "общую волю" в ее грубо-арифметическом аспекте. Демократия тут понимается в ее сугубо представительном и притом ультрапропорциональном варианте, когда ни одна душа у Бога не забыта и результаты голосования гармонически интегрируют всю безмерную гамму избирательских настроений. Голосовательная процедура тут понимается вполне идиллически и даже романтически: "А у психов жизнь — так бы жил любой, хочешь спать ложись, а хочешь песни пой" или — в более изящном варианте — "Презрев оковы просвещенья, Алеко волен, как они". К сожалению, в реальности эта процедура гораздо более соответствует нравам нелюбимой Алеко "неволи душных городов", где избиратели "торгуют волею своей, главы пред идолами клонят и просят денег да цепей".
Трагизм противоречия в том, что дело здесь не в конкретных дурных чертах нынешнего режима, а в демократии как таковой. Когда из множества претендентов должен быть посредством формальной процедуры выбран один, нетактичное обращение с нежными индивидуальными волями предрешено, и из роскошно цветущего дерева избирательских предпочтений посредством последовательных усекновений неизбежно получается грубый чурбан. В критических же ситуациях, подобных нынешней, выходит и того хуже — срабатывает принцип круговой поруки, и на исповедующего принцип "чума на оба ваших дома", т. е. не желающего признать бинарность выбора, обрушивается гневное "Почему из-за того, кто раскалывает голоса некоммунистического электората, должны гибнуть все". Получается типичная ситуация ГУЛаговской лагерной бригады, где не желающие погибать от голода зэки сами понукают своих товарищей к работе — ведь пайка выписывается на всю бригаду по общим итогам выработки. Дистанция между абсолютной свободой волеизъявления и бригадным понуканием (лагерная зона как апофеоз несвободы) слишком тяжела для осознания.
Дело в том, что демократия — это действительно наихудший способ правления (все прочие способы тут пока не рассматриваются). Его наихудшесть напрямую связана с его привлекательностью и заключается в том, что граждане периодически привлекаются к участию в управлении государством посредством голосования на выборах, т. е. возлагают на себя бремя реальных государственных решений. В нашем случае — решают, кто будет править страной. Но это бремя никогда и не было приятным, практически всегда сводясь к выбору между плохим и очень плохим решением. В отличие от художественного, научного, даже хозяйственного творчества, ответственное государственное творчество совершается в очень ограниченном пространстве решений и на очень слабо управляемом материале. Нынешний невроз общественности впрямую связан с тем, что ей предстоит на краткое время выборов частично влезть в шкуру правителя и, думая о последствиях (как не думать, если они касаются тебя лично) и негодуя из-за дурацкого поведения неуправляемых партнеров (странности ельцинской команды), искать меньшее зло.
В действительности большая часть общественности разумеет под демократией совершенно другую политическую систему — просвещенный абсолютизм, при котором существует выборное законосовещательное собрание. Выборность депутатов позволяет удовлетворить страсть к абсолютно свободному волеизъявлению, совещательность не дает депутатам возможности натворить слишком много чудес, просвещенность позволяет строго и без вредных для критика последствий обличать правителя, а монархический строй с правильным порядком престолонаследия избавляет от сводящих с ума ситуаций вроде нынешней, возлагающей на общественность совершенно непосильное для нее бремя. По мере приближения 16 июня общество с большой болью и страданием начинает осознавать вышеописанное различие, так образно сформулированное вором в законе и государственным мужем Джабой Иоселиани: "А вы что думали? Демократия — это вам лобио кушать?"
Другое дело, что феерическое начало ельцинской избирательной кампании с посулами, отставками, плясками, заискиваниями и сочиняемыми в МВД макроэкономическими проектами очень плохо способствует преодолению мировоззренческого кризиса. Осознание принципиального несовершенства демократии и без того есть дело нелегкое, и когда, начиная признавать принцип "меньшего зла", общество учится гражданственно подавлять спазмы в области пищевода, вряд ли следует предъявлять ему картины и предметы, стимулирующие новые и еще сильнейшие спазмы.
МАКСИМ Ъ-СОКОЛОВ