В филиале Малого театра состоялась премьера спектакля "Чудаки". Артист Александр Коршунов не только поставил эту малоизвестную пьесу Горького, но и сыграл главную роль.
Малый театр строго стоит на страже принципов разумного традиционализма. Нельзя сказать, что "дом Островского" — последний и единственный бастион театрального консерватизма. Но в эстетических условиях конца века, когда сами принципы разных сценических школ и формы наследования их традициям становятся предметом разночтений, национальный театр по праву может претендовать на роль всеобщего душеприказчика, верного сразу всем, а не только щепкинским, заветам. Тем более если у бывших оппонентов Малого театра законные наследники по прямой оказываются транжирами.
Невинные анахронизмы родного этой сцене старого дорежиссерского театра, которому Малый время от времени отдает своими спектаклями щедрую дань, на сей раз отставлены в сторону. Новые "Чудаки" — поклон уже мхатовским канонам, но тоже — почти столетней давности.
До конца так и не ясно, о чем свидетельствует эта старомодность: о простодушии режиссера, о его склонности к концептуальным решениям или о его программном недоверии к поступательной смене эпох в искусстве. Во всяком случае стрекотание сверчков, крики ворон, общий лирический настрой, долгие паузы, как и попытки психологических мотивировок слов и ситуаций, недвусмысленно отсылают к открытиям Художественного театра, сделанным без малого век тому назад. Правда, столкнувшись после Чехова с Горьким, старые "художественники" пришли к выводу, что играть его следует по-другому, тогда они это назвали "докладывать роль". Но правда и то, что "Чудаки" — пьеса не типично горьковская, а с явной примесью чеховских мотивов. Вот и в натуралистических декорациях художника Александра Глазунова (кисейные прозрачные задники с серыми печальными деревьями, рисованные под лес кулисы, выступающий угол деревянной террасы дома, садовая мебель) можно было бы играть "по мизансценам МХТ" и начало "Дяди Вани", и финал "Трех сестер".
Конечно, узнать по тексту авторство Горького все равно не составило бы труда. Герои, поселенные драматургом на летней даче, много говорят и мучаются размышлениями о гордых людях и о правде, о низости и о радости жизни, о родине и о смерти, о силе духа и о жалости — унижает она человека или нет. Между тем сама смерть все время бродит рядом и в конце концов уносит жизнь одного из персонажей. Рассуждения же о свободе творческой личности, о ее визионерстве и избранности сближают героя, литератора Мастакова, да и вообще "Чудаков" с более известными и удачными горьковскими "Детьми солнца" и их героем Протасовым.
Но романтические и философские декларации "дачников" в значительной степени потеснены личной жизнью: на первый план выдвинут любовный треугольник "Мастаков--его жена Елена--его увлечение Ольга". Даже упомянутая смерть проходит почти незамеченной, семейные перипетии занимают героев гораздо сильнее. К сожалению, два главных женских характера в "Чудаках" представлены невыразительно и местами просто фальшиво; возможности ролей богаче их исполнения. На таком фоне особенно выделяется Галина Демина в маленькой роли соседки, сыгранной человечно и естественно.
Впрочем, артисты в "Чудаках" могут надеяться только на самих себя: роль Мастакова сработана Александром Коршуновым несравненно интереснее, чем роль режиссера спектакля, — хотя характерные краски все равно Коршунову-актеру ближе, чем героическое амплуа. Поначалу возвышенный и искренний мечтатель Мастаков на глазах мельчает, превращаясь в капризного, обидчивого и беспомощного мальчишку, по-детски ищущего защиты у едва не преданной им жены. Незащищенность его оборачивается никчемностью, гордая нелюбовь к страданиям — слабостью. Ни как сильный мужчина, ни как творец он не состоялся.
Над спектаклем, тем не менее, витает интонация не обличения, а печального сочувствия. Она задана еще прологом, повторенным в финале: все персонажи собираются на сцене, чтобы в задумчивости кто постоять, а кто — посидеть под музыку Моцарта перед публикой. Моцарт в этой постановке вообще звучит очень часто, хотя в сочетании его с Горьким — в каком ключе ни трактуй последнего — только нечуткое ухо не заметит вопиющего диссонанса.
РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ