В воскресенье завершился 25-й международный кинофестиваль в Роттердаме. Некогда его было принято считать всего лишь обязательной разминкой перед Берлинским и перед началом нового фестивального сезона. Сегодня это уже не так, и программа, состоящая из нескольких параллельных секций, отличается редкой насыщенностью. Наряду с ностальгическим римейком 1-го фестиваля (см. Ъ от 23 января), в Роттердаме был организован смотр новых кинотехнологий под названием "Взрывающееся кино". Как почти всегда в последние годы, внимание было сфокусировано на восточноазиатском кинорегионе — на сей раз не только на китайском кино, но и на индокитайском и японском.
Настоящей сенсацией Роттердама следует признать первую на Западе ретроспективу работ японского режиссера Кумаширо Тацуми (1927-1995). Сын фармацевта, представитель самурайского рода, он учился в военной академии, занимался медициной и литературой, увлекался Ницше и Достоевским, писал сценарии и только после сорока дебютировал как кинорежиссер.
Его расцвет наступил с началом 70-х годов — когда в Японии набирало силу движение против истеблишмента и разворачивалась сексуальная революция. Кинокомпания "Никацу", оказавшись перед лицом банкротства, взяла курс на производство недорогих эротических фильмов и, чтобы отделить их от популярного японского жанра pink soft porno, назвала свою продукцию roman-porno. Тацуми быстро стал признанным мастером этого жанра, достаточно откровенного, жестокого и в то же время трактующего секс с более возвышенной и романтической точки зрения, нежели обычная серийная продукция.
Действие самых характерных фильмов Тацуми разыгрывается в заброшенных пригородах, в домах гейш, в среде проституток. Слабые романтичные мужчины стремятся бежать от реальности и лишь в сексуальных эскападах обретают желанную брутальность. Женщины у Тацуми, напротив, существа витальные, всегда готовые откликнуться на зов плоти. Женские портреты удавались Тацуми не хуже, чем Франсуа Трюффо, — одному из немногих, кто при жизни оценил японского мастера романа-порно.
В отличие от японских и европейских кинематографистов своего поколения Кумаширо Тацуми не был столь амбициозен, чтобы ставить в своих фильмах общественные или экзистенциальные проблемы. Даже в его первом знаменитом фильме "Вьющаяся дорожка любви" (1973) молодой герой-нонконформист самовыражается не на стезе социального протеста, а в рискованных эротических авантюрах. В картине "Мир гейши" (1973), которую многие считают лучшей в его творчестве, Тацуми изображает роман гейши и ее клиента на фоне исторических событий — рисовых бунтов в Токио, русской революции, отправки японских солдат на войну в Сибирь... Только на миг мелькнет профиль Ленина — и снова бордель, снова постель, где на самом деле, похоже, творится подлинная история человечества.
Неожиданной союзницей Тацуми оказалась цензура — в Японии необычайно строгая. Она допускает существование "мягкого порно", но при этом накладывает табу — для европейского сознания иногда очень странные. Ее жертвами становились порой вполне невинные ленты или такие высокоинтеллектуальные работы, как "Книги Просперо" Гринуэя, снятые в Токио даже с фестивальных показов. В ранних картинах (которые позднее он сам любил цитировать) Тацуми нарушал запреты, расплачиваясь за это тем, что в некоторых кадрах появлялись черные цензорские прямоугольники или белые кружочки. Но позднее режиссер ввел "самоцензуру": он ухитрился самые смелые сцены снимать так, чтобы никакие цензоры не могли придраться к изображению. Например, любовный акт происходит на вращающемся круге и снят одним сверхдолгим планом — такие планы, практически не знающие монтажа, становятся отныне фирменным знаком Тацуми. В результате в каждый момент действие поворачивается на экране таким ракурсом, что цензуре не в чем упрекнуть режиссера.
Когда роман-порно перестал пользоваться популярностью, Тацуми пришлось сменить жанровые предпочтения, и он сделал несколько мелодрам и гангстерских фильмом. В них режиссер уже не вкладывал столько души, но мастерства в них ничуть не меньше. Полученная в "Никацу" профессиональная школа научила его добиваться художественных результатов в самых жестких обстоятельствах — только в 1974 году Тацуми снял целых шесть фильмов. Однако недоброжелатели считали его всего лишь хорошим ремесленником, как Фассбиндера в Германии или Кормена в Америке. Места в кинопантеоне великих японцев были давно распределены: из живущих ныне туда вошли только Акира Куросава и Нагиса Осима, который моложе Тацуми на пять лет. Только после смерти Тацуми, последовавшей от затяжной болезни легких, его наконец признали на родине. После Роттердама ретроспектива его работ будет показана на многих фестивалях, и на одном из первых — в Сочи.
Образ сурового самурая, знакомого по фильмам того же Куросавы, да и вообще любое поверхностное представление о японской культуре фильмами Тацуми будут сильно поколеблены. Они, близкие к песенному фольклору и низким площадным жанрам, рисуют совсем другой облик этой страны — гораздо более приземленный, плотский, чувственный, но при этом не менее артистичный.
АНДРЕЙ Ъ-ПЛАХОВ