Филармония Екатеринбурга, по старинке именуемая Свердловской, представила премьеру музыкально-драматической композиции "Евгений Онегин" с оригинальной музыкой Сергея Прокофьева. Проект задумывался как крупное событие отечественной сцены и анонсировался как мировая премьера.
Музыка "Евгения Онегина" была написана в 1936 году для постановки Александра Таирова в Камерном театре — это был один из многочисленных планов, строившихся к 100-летию смерти Пушкина в 1937 году. К работе были привлечены композитор Прокофьев, художник Осмеркин и литератор Кржижановский. В самом разгаре работы по указанию Комитета по делам искусств спектакль был запрещен.
Нельзя сказать, чтобы музыка Прокофьева до сих пор не звучала. Во-первых, все основные "темы рассосались", как говорил сам композитор, в оперы "Война и мир" и "Дуэнья", Восьмую сонату и Седьмую симфонию. Во-вторых, в 1960 году Геннадий Рождественский использовал фрагменты из "Евгения Онегина" в составленной им прокофьевской сюите "Пушкиниана". В-третьих, в 1975 году композиция была представлена силами Гнесинского института в концертном исполнении и записана на пластинку. Исполнялся "Онегин" и позже — в Дюссельдорфе в 1990 году, с участием Янковского и Андрейченко.
В программке к екатеринбургской мировой премьере сказано, что ее основа — подлинная рукопись партитуры Прокофьева, найденная в США. Эту информацию повторили телевидение, пресса и информационные агентства. Строго говоря, понятие "прокофьевская партитура" не вполне корректно. Прокофьев экономил время и партитур сам не писал; это делал музыковед Павел Ламм, пользуясь точнейшей разметкой инструментовки в клавире. Партитура "Евгения Онегина" была утеряна, но клавир с разметкой остался. По нему в 1962 году музыковед Елизавета Даттель и композитор Григорий Зингер восстановили партитуру. В 1973 году, после долгой волокиты, она была издана. По этому изданию и дирижировала спектаклем музыкальный руководитель постановки, дирижер бостонской оперы Сара Колдуэл. Когда корреспондент Ъ сказал ей про "американский вариант", она была немало удивлена.
В той же программке композиция определяется как пьеса Кржижановского и Таирова. "Я подчеркиваю: и Таирова!" — сказал в беседе с корреспондентом Ъ постановщик спектакля Вячеслав Анисимов. Участие Таирова в создании пьесы выразилось в основном в замечаниях на полях рукописи, наподобие следующего: "Какой ужас!" Того же мнения был и Прокофьев, всячески старавшийся в своей работе следовать Пушкину и не думать о художественных особенностях либретто. От онегинской строфы в сценарии не осталось и следа; в текст были произвольно вставлены другие стихотворения и эпиграммы Пушкина; сон Татьяны — предчувствие гибели Ленского — идет после самой гибели. Самым невинным в пьесе выглядит следующий диалог: "Татьяна. И вдруг сугроб зашевелился. Няня. И кто ж из-под него явился?" Таиров в лучшем случае пытался поправить беду, но никак не был подлинным соавтором. На гнесинской премьере 1975 года от этого текста решено было отказаться — был использован просто Пушкин. Екатеринбуржцы же объявили давно известный сценарий Кржижановского уникальной находкой, но — даже и ему не последовали: количество действующих лиц было по техническим причинам вдвое сокращено, и еще вдвое выросла литературная путаница.
Таким образом, определение "мировая премьера" можно отнести только к самому факту драматической постановки — но это как раз и есть самая неудачная часть проекта. Режиссер перенес все действие со сцены в зал (решение принципиально анти-таировское), оркестр же посадил на сцену, забранную декоративной балюстрадой, а зрителей — за столики с шампанским, особенно уместные в сцене дуэли. Все действие свелось к невыразительной разводке весьма непоэтичного вида актеров и хора, одетого в костюмы из местной "Пиковой дамы", в пустующем от столиков пространстве. Участие многочисленных артистических сил Екатеринбурга, собранных со всех театров, выразилось в том, что они мешали музыке. А подлинным героем постановки стал Уральский оркестр, звучавший сбалансированно, ярко и лирично (в этом году мы снова услышим его в Москве — он станет базовым оркестром фестиваля Вадима Дубровицкого). В отличие от гнесинцев в 1975 году уральцы даже нашли два исправных клавесина, звучание которых сделало танцы на балу у Лариных предшественниками жанровых экспериментов Шнитке.
В конце концов, постановка отразила справедливое распределение сил: оркестр — на сцене, действие — в проходах, партитура Прокофьева — на пульте Сары Колдуэл, шампанское и сок — на столиках гостей, в числе которых было немало представителей американского бизнеса, работающих в Екатеринбурге. На них, очевидно, возлагается задача способствовать повторению "мировой премьеры" за океаном.
ПЕТР Ъ-ПОСПЕЛОВ