Некролог
Вчера в Москве на 51-м году жизни скоропостижно умер от инфаркта Михаил Калатозишвили. Имя режиссера, названного в честь деда, Михаила Калатозова, автора "Летят журавли", узнали, когда его "Дикое поле" (2008) собрало множество призов.
Дед научил его любить кино, водить черную "Волгу" и есть пломбир, пропитанный спиртным, но громкое имя карьере внука не помогло. Закончив ВГИК в 1981 году, он дебютировал лишь "Избранником" (1991) по новелле Проспера Мериме о сыноубийце Маттео Фальконе, перенесенной с Корсики в грузинскую смуту начала ХХ века. Критика удивилась режиссерской отстраненности. Уроженец Тбилиси оказался московским интеллигентом, не склонным к вспышкам темперамента на экране.
Теперь же "Избранник" воспринимается как завершение великой эпохи грузинского кино. А мучительно снимавшиеся в годы краха кинопроизводства "Мистерии" (2000) — реквиемом по грузинскому притчевому стилю с небесной красоты и доброты бескорыстными героями, композитором и парализованной художницей, безликими слугами зла, волшебным пространством, погребальными кострами. Но в отличие, скажем, от "Покаяния" миру героев угрожал террор не государственный, а приватизированный уголовниками. А режиссер наивно и трогательно надеялся вслед за героем, что окружающий бред лишь сон.
Взяться за "Дикое поле" было само по себе поступком недюжинной смелости, режиссеры словно опасались сценария, его авторы Петр Луцик и Алексей Саморядов погибли, не воплотив его, но Калатозишвили почувствовал в притче что-то родное. Верный своему скорее созерцательному темпераменту, он лишь сместил акценты, приглушил скифскую мощь сюжета. Сказка о враче Мите, живущем на окраине постсоветского мира, среди бессмысленных чудо-богатырей, если и болеющих, то только смертью, окрасилась традиционной рефлексией о народе и интеллигенции. Усилилась христианская интонация: мир посылал Мите не только финальный удар скальпелем, но и скользящую по далеким горам тень, может быть, ангела.
"Дикое поле" давало надежду на то, что в российском кино возможен авторский мейнстрим. Калатозишвили был старше дебютантов последних лет, но по обстоятельствам судьбы воспринимался одним из них. Был вроде бы из того же лагеря, что, скажем, Борис Хлебников или Валерия Гай Германика, но смягчал их радикализм, боль, злость, натурализм. Теперь место цивилизованного радикала отечественного кино опустело.