Некролог
В Нью-Йорке в собственном доме на Манхэттене в возрасте 92 лет скончался великий фотограф Ирвин Пенн, старомодный художник, совершивший революцию в модной и рекламной фотографии.
Титул "классик фотографии" подходил ему больше, чем кому-либо другому. Речь не о том, что Ирвину Пенну принадлежит сотня-другая снимков из хрестоматии. Не о том, что его обложки и развороты для Vogue штудируют во всех полиграфических школах мира. Что полуулыбку его Лизы Фонссагрив-Пенн, утонченной и загадочной (на первой в мире супермодели он женился и счастливо прожил с ней более сорока лет до самой ее смерти), только ленивый не сравнивал с улыбкой Джоконды. Что каждый мальчишка, берущий в руки камеру, мечтает снять пару папиросных окурков с такой же экзистенциальной многозначительностью. Что он сделал самые знаменитые портреты Трумена Капоте и Пабло Пикассо — тот старик в широкополой шляпе со странно-отрешенным взглядом из-под тяжелого воротника пальто. Речь о том, что в его фотографии было нечто классическое в самом прямом смысле слова — относящееся к греческой, античной классике.
Не сказать, чтобы Ирвин Пенн не экспериментировал. Загонял Марселя Дюшана, Игоря Стравинского и им подобных в угол — в результате вышла портретная галерея интеллектуалов эпохи сартровского "экзистенциализма-гуманизма". В цвете работал уже в начале 1940-х, когда цветная пленка была все еще в диковинку. Снятые в конце 1940-х сюрреалистические ню (их выставили только в 1980-е) продолжают фрейдистские исследования Мана Рея и Ханса Беллмера в области сексуального. А из его с натюрмортов и этнографических серий вышли, кажется, и Роберт Мэпплторп, и Роджер Баллен. Он вообще был художник — и по образованию, и по духу. Вполне прилично устроившись в Нью-Йорке, вдруг все бросил и сорвался в Мексику — писать. Через год, правда, вернулся, а мексиканские полотна предусмотрительно уничтожил.
И тем не менее классический Ирвин Пенн — это статичный черно-белый кадр со строго выверенной композицией, где исключены любые случайности: никаких не предусмотренных движений, срезанных краем рук и ног, непроизвольных движений воздуха и солнечных зайчиков — всегда постановка, студийная съемка, хоть и при естественном освещении, ровный, белый или серый фон. Обряженных в пончо индейцев в Перу и обмазанных глиной папуасов в Новой Гвинее он тащил в студию, отчего фотографии приобретали какой-то девятнадцативековый налет, будто были сделаны для старинного этнографического музея. Он, кстати, и технику любил антикварную — платиновую печать. Забавно, его младший брат, режиссер Артур Пенн, автор "Бонни и Клайда", был как раз мастер экшена. Здесь же совсем другой темперамент: в ирвин-пенновских снимках есть поистине античная беломраморная статуарность — с динамикой в потенции, как у Поликлетова "Дорифора". Он словно бы не доверял современной фотографии — со всеми ее "пойманными мгновениями".
Говорят, из-за этого недоверия он и взялся за камеру. Ирвин Пенн учился рекламному дизайну в Филадельфии у самого Алексея Бродовича, в качестве его ассистента по Harper`s Bazaar перебрался в Нью-Йорк, позже перешел дизайнером в Vogue — под крыло к другому великому — Алексу Либерману. Воговские фотографы ему не нравились — он начал снимать сам, доказывая, что минимализм — синоним роскоши. Vogue двух послевоенных десятилетий — это Ирвин Пенн. Это увековеченный в фотографии диоровский нью-лук, это Лиза Фонссагрив, женщина-орхидея в "арлекиновских" платьях и накидках Баленсиаги, в шляпках и вуальках. Мировую революцию 1968 года он не принял — чуждая ему эпоха сексуальной свободы убила ту моду, которой он поклонялся. Его стиль был воплощением аристократической элегантности. Даже когда моделями служат парижские мясники в запачканных кровью фартуках — ему удавалось протаскивать на страницы Vogue живописную экзотику вроде папуасов и чернорабочих. В отличие от главного своего соперника Ричарда Аведона он не любил сложно выстроенных мизансцен. Его герои просто стояли или сидели, но в этом "просто" была такая выверенная до миллиметра композиционная изысканность, такое колористическое богатство в диапазоне от черного до белого, такая откровенная художественность, что перед этой перфекционистской фотографией распахивали двери самые консервативные музеи. Ретроспективы Ирвина Пенна прошли в Metropolitan и Национальной галерее в Вашингтоне. Он между прочим был первым фотографом, которого выставили и в нашем Эрмитаже.