Премьера кино
Завтра в прокат выходит "Волчок", кинорежиссерский дебют театрального драматурга Василия Сигарева, получивший на последнем "Кинотавре" Гран-при, а также призы за сценарий и лучшую женскую роль. Актриса Яна Троянова, вдохновившая автора на создание пьесы по мотивам ее детских воспоминаний, сыграла мать, которая не способна ответить взаимностью на любовь своей похожей на волчонка дочери. Языковой барьер, разделяющий Василия Сигарева и кинематограф, не смогла преодолеть ЛИДИЯ Ъ-МАСЛОВА.
Театральный деятель, проникающий на территорию кино, всегда уязвим: более или менее освоившихся в кино известных театральных режиссеров — Кирилла Серебренникова, Ивана Вырыпаева — легко упрекнуть, что они видят мир в свете рампы и ограниченным тремя стенами, а Василия Сигарева — как человека в основном оперирующего словами и мыслящего вербальными образами — столь же нетрудно поймать на логоцентризме. На первом плане у него слова, речевые характеристики персонажей и устные описания эмоций. В его кинодебюте вся метафорика строится на игре слов, в которой волчок — и детская игрушка, и маленькая девочка-волк, которой эту игрушку приносит обожаемая мать-потаскуха, сопровождая подарок рассказом, как она подобрала дочку на кладбище, всю в волчьей шерсти.
Ключевой визуальный образ пьесы и фильма — вращающийся волчок — передает излюбленную Василием Сигаревым в "Волчке" манеру строить фразы, когда персонажи как бы заговариваются, накручивая одни и те же слова вокруг невидимой оси. "Я молодая, б..., я жить хочу, б..., жить, жить, жить...",— талдычит героиня Яны Трояновой. То, что в этот момент она не стоит на сцене, а бежит, например, по переходу над железнодорожными путями, не делает этот монолог более кинематографичным, хотя Яна Троянова любит этот тупой хабальский текст и проживает его как свой собственный, да и вообще "Волчку" присуща та сырая жизненность и брутальная экспрессия в речи персонажей, за которую ценится драматургия Василия Сигарева, считающего, что междометий "че" и "бля" много не бывает, и умеющего к месту ввернуть редкие жемчужины какого-нибудь диалекта, типа "помой матери кундю". Девочка-волчок (Полина Плучек) очень натурально изображает словно слегка заедающую речь зациклившегося на своих переживаниях ребенка, с леденящей периодичностью вставляя почти в каждую реплику обороты "вот это" и "даже еще", и вполне непринужденно обживается на кладбище, заводя друзей среди покойников и стараясь убедить их, что мама ее "любит, любит, любит". Тем не менее все, что может показать по существу автор "Волчка",— это четыре елозящие ноги, отпихивающие свернувшегося калачиком в изножье кровати ребенка. Все остальное — излишки сопроводительного текста, и даже ежик, которого душат подушкой в один из кульминационных моментов "Волчка", эффектен как фигура речи, как повод для маленькой героини запустить очередной "словесный волчок", бесконечно повторяя: "И не нужен мне ежик никакой даже".
Можно понять Василия Сигарева, который в своих интервью скорее открещивается от театра как от чего-то скучного: еще бы, ведь в кино можно воплотить больше убойных фигур речи, чем в театре (не будешь же душить ежика на сцене — или он убежит, или же это должен быть бутафорский ежик). На уровне языка в драматургии Василия Сигарева все как бы очень настоящее, живое, все шевелится, порой даже корчится и извивается от боли, все дышит и истекает кровью, но при этом все равно заточено под театр — не покидает ощущение, что визуально реализовать сигаревские идеи естественнее, адекватнее и полнее всего можно с помощью бутафории, декорации, маски. При этом изначально сама пьеса "Волчок" с как бы закадровым голосом девочки-героини и множеством слишком подробных, избыточных для театра ремарок и описаний ("Мертвый ежик лежит, вывалив язычок") явно тяготеет к кино, пренебрегает рамками театральной условности, и чувствуется, как автор рвется смешать надоевшую ему бутафорию с чем-то натуральным, декорацию — с живой природой, добавить в порошковое молоко каплю свежей крови.
Однако когда девочка-волчок, бесстрашная, как бывают бесстрашны только маленькие девочки, пробивает очередному маминому дяде голову банкой молока и возит пальцем в образовавшейся луже, размешивая кровь с молоком, хочется восторженно зааплодировать и попросить дать наконец занавес.