В Картинной галерее ГТГ на Крымском валу открылась выставка Владимира Янкилевского. Ветеран неофициального движения, художник вот уже шесть лет живет и работает в Нью-Йорке и Париже. Ныне он почтен ретроспективой в Третьяковке: более 200 произведений, созданных с 1958 по 1995 гг. В обширной экспозиции собраны работы из отечественных музеев и зарубежных собраний — Фонда Дины Верни, Центра Помпиду, Коллекции Костаки, Музея Бохума и Музея Людвига.
Наверное, не будет преувеличением сказать, что Владимир Янкилевский — во многих отношениях эмблематичная фигура истории советского неофициального искусства. Либо его имя, либо его работа отмечают практически каждый этап этой истории: от скандальной экспозиции 1962 года в Манеже до разрешенных властями выставок в 70-х в "резервации авангардизма" — Горкоме графиков на Малой Грузинской и, наконец, триумфального "русского Soteby`s" 1988 года. За его первыми художественными опытами в 50-х наблюдал первый гуру "другого искусства" Элий Белютин, державший полуподпольную изостудию. Как и иные представители его поколения, Янкилевский начинал с подражаний мастерам модернизма, в частности Пикассо и Миро (эти штудии можно увидеть на выставке), впрочем, не ощущая особой разницы между их ранними или поздними манерами, и, следовательно, делая "пикассо" и "миро" вообще.
Как многие первые неофициалы, Янкилевский окончил московские Ленинку и Полиграф и впоследствии зарабатывал на жизнь книжным оформительством, найдя с помощью Юрия Соболева прибежище в издательстве "Мир" и журнале "Знание — сила". В этой своеобразной резервации допускались вольности, поскольку всем было очевидно, что герасимовско-серовский веризм не годится для изображения антимиров и киберов. Из этих вольностей постепенно сложился некий не имеющий аналогов на Западе причудливый канон, в котором нашлось место и геометрической абстракции, и метафизической живописи, и сюрреализму, и экспрессионизму. На этом художественном эсперанто требовалось выразить почти религиозное сверхзнание, единственным хранителем которого был сам артист. Техника, наука и инженерия представлялись медиаторами этих посланий. Не случайно, что одним их первых толкователей творчества Янкилевского стал религиозный философ Евгений Шифферс, назвавший его триптихи и пентаптихи "культовыми и сакральными орудиями" и "иероглифическими формулами".
Действительно, в терминах "светского" искусствознания невозможно объяснить эти полускульптурные работы 60-70-х годов из дерева и картона — монументальные, как жертвенники ацтеков, и громоздкие, как тогдашние ЭВМ. Или же "иконостасы" новой технологии, составленные из нарисованных электронных плат (как, например, пентаптих "Атомная станция"). Художническая эсхатология, как эсхатология религиозная, была бы неполной без непременной части — финала. Это откровение явлено у Владимира Янкилевского в многочисленных графических сериях ("Мутанты") с почти германской экспрессивностью. Впрочем, огрубевший на разных типах экзальтированного искусства, современный зритель вряд ли будет поражен этими кафкианскими безднами.
МИХАИЛ Ъ-БОДЕ
Выставка продлится до 28 января.