В 1995 году мир отмечал 100-летие композитора Пауля Хиндемита (1895-1963). Отмечал, еще не вполне придя к единому мнению: кем он был? Бунтарем против буржуазности в искусстве, ниспровергателем романтических святынь или же классиком нового типа, гармонично соединившим принципы музыкального барокко со стилем "новой вещественности"? Разрушителем традиций, создавшим, однако, целую энциклопедию жанров и форм? Или занудным академистом, тем не менее работавшим порой за гранью академического вкуса, рьяно применявшим цирковую, джазовую и бульварную эстетику? Аргументируя одну точку зрения, можно назвать педантичный Ludus tonalis — аналогию "Хорошо темперированного клавира" Баха — или цикл сонат для абсолютно всех существующих инструментов. Защищая другую, легко вспомнить гротескную оперу "Новости дня" или пародийную пьесу для бирманских марионеток "Нуш-Нуши".
Легче всего было бы уйти от ответа, напомнив, что Хиндемит, с присущими ему творческой восприимчивостью, деловой активностью и в ряде случаев интеллектуальной наивностью, не был последователен и быстро менялся. Однако отношение к нему со стороны общества было еще менее последовательно, а менялось еще быстрее. Сегодня пока не настало время наводить окончательный порядок. Мир только заново присматривается к старому знакомому: в разных городах, где празднуется юбилей этого необычного композитора, выдвигаются версии — пока совсем далекие от выводов. ПЕТР Ъ-ПОСПЕЛОВ, посетивший в этом году несколько исполнений музыки Хиндемита в Берлине, обобщает сводку, поступившую из Петербурга от ОЛЬГИ Ъ-МАНУЛКИНОЙ, заметки, привезенные СВЕТЛАНОЙ Ъ-САВЕНКО из Нижнего Новгорода, и лондонские впечатления ВОЛЬГАНГА Ъ-ЗАНДНЕРА, критика из Frankfurter Allgemeine Zeitung.
Сидящий на всех стульях сразу
В декабре к Берлину, Франкфурту, Лондону, Токио и Нью-Йорку, празднующим 100-летие Пауля Хиндемита, присоединился Санкт-Петербург. Среди городов, отмечающих дату по праву места рождения, детства и последних лет жизни композитора, а также работы и изгнания, Петербург связан с периодом его наибольшей популярности. Еще до 1927 года, когда в составе квартета Amar (где Хиндемит играл на одном из ста своих инструментов — альте) он приезжал в Ленинград и Москву, его (тогда писали Гиндемит) начали исполнять в ленинградском Кружке новой музыки, на выставках Института истории искусств и концертах ЛАСМа: его музыку приветствовали как вызов романтизму, а с особым восторгом воспринимали джазово-урбанистические опусы. История отношений города и композитора может быть представлена в виде формы ABABA, как это сделал Сергей Слонимский, где интерес чередуется с забвением, а пропаганда — с запретами. В конце 20-х Хиндемит стал для молодого поколения одной из самых авторитетных фигур новой музыки, повлиял на Шостаковича и Щербачева и внес свою лепту в петербургский линеарный симфонизм. В 30-е он был вычеркнут из музыкальной жизни города. В 40-50-е слушание его музыки грозило неприятностями — ноты в библиотеке не выдавались, и один из квартетов Хиндемита Слонимский и его коллеги впервые услышали в фортепианном изложении Олега Каравайчука, игравшего по памяти. После гастролей Глена Гульда, сыгравшего 3-ю сонату, Хиндемита вновь начали слушать, собираясь кружками: но вскоре радикальная критика, которой подверг Хиндемита Теодор Адорно, дошла и до Ленинграда, и начался очередной период охлаждения — на этот раз уже без указаний сверху. Нынешний фестиваль должен был стать очередной репризой темы признания. Тем более что по мнению одного из его руководителей, члена правления Общества Хиндемита дирижера Ханса Дитера Реша, чем дальше от Германии, в которой мнение Адорно до сих пор в ходу, тем отношение к композитору объективнее.
Программа фестиваля, названного "Пауль Хиндемит и ...", поставила композитора в контекст немецкой музыкальной традиции, выявив параллели и аллюзии. Честь занять место на двойном портрете рядом с Хиндемитом была предоставлена Баху, Моцарту, Веберу, Шуберту, Малеру и Рихарду Штраусу. Что же касается самого Хиндемита, то организаторы фестиваля постарались нарисовать его "сидящим на всех стульях сразу" — инстинктивным творцом и строителем теоретических абстракций, авангардистом и реакционером, клоуном и строгим академистом, композитором, альтистом и художником (было показано 250 слайдов графических и живописных работ). Прозвучал Хиндемит популярный ("Симфонические метаморфозы тем Вебера") и незнакомый (концерт "Жарящий лебедя на вертеле" на народные темы), эпатажный (скетч в стилистике кабаре "Туда и обратно") и лирический (цикл песен "Смерть смерти"), грандиозный (симфония "Гармония мира") и легкомысленный (квартет Mimimax). Однако фестиваль в целом явился подтверждением тезиса о недостижимости идеала: редкое достоинство, которым он обладал — красиво составленная программа, — не могло компенсировать средний уровень исполнения.
Стоящий во весь рост
В Москве между тем не было сделано и попытки организовать что-нибудь подобное. Зато отличился Нижний Новгород, где столетний юбилей Пауля Хиндемита отметили самым торжественным образом. Нижегородская консерватория устроила Международный фестиваль в виде трех полнометражных концертов и научной конференции под названием "Хиндемит — классик XX века". Все это — на чистом энтузиазме: местные власти, очевидно, надорвавшие силы на сентябрьском Сахаровском фестивале, не дали на Хиндемита ни копейки. Тем не менее заявок на бескорыстное участие в концертах было подано столько, что не все из них удалось удовлетворить.
Давным-давно, во времена оттепели, музыка Хиндемита, наконец дозволенная вместе с другой классикой XX столетия, почиталась у нас символом смелого новаторства и художественной свободы. Причудливая, право, судьба: ведь почти в те же самые годы Хиндемит рьяно боролся с молодым авангардом у себя на родине, словно забыв о собственном славном прошлом. Позднее к Хиндемиту в России охладели, стали играть все меньше, а наш отечественный мэтр Эдисон Васильевич Денисов объявил его академистом и ремесленником.
Эти и многие другие проблемы российской рецепции Хиндемита были блестяще представлены профессором Тамарой Левой, признанным хиндемитоведом, более двадцати лет тому назвал выпустившей, в соавторстве с Оксаной Леонтьевой, единственную русскую монографию о композиторе. Действительно, далеко не все ясно с Хиндемитом. Что блестяще доказал гость из Эссена Маттиас Бжоска, обнародовавший малоизвестные архивные данные о пребывании композитора в Турции. Покинув гитлеровскую Германию, Хиндемит развил там кипучую музыкальную деятельность, что очень не понравилось советским официальным лицам, изо всех сил боровшимся за культурное влияние в Турции. Впрочем, с советскими композиторами Хиндемит долго сохранял дружеские отношения: в частности, в 1942 году (!) ему предлагали прислать что-нибудь для исполнения в СССР.
Другой доклад профессор Бжоска сделал об одном из самых эпатажных опусов молодого Хиндемита — совершенно неизвестной у нас опере "Убийца, надежда женщин" на либретто Оскара Кокошки. В живом исполнении прозвучала другая опера, тоже ранних времен, — скетч "Туда и обратно". Нехитрую историю со сценой ревности, убийством и самоубийством, а затем повторением всего этого в обратном порядке — в ракоходе, как говорят музыканты, — разыграли под рояль студенты консерватории, счастливо удержавшись на грани капустника и заставив до слез хохотать весь зал. Тот же концерт, оказавшийся вообще одним из самых удачных, украсили вдохновенный Фортепианный квартет в замечательном исполнении Марка Ровнера, Лилии Лукьяненко, Анатолия Лукьяненко и Заряны Скульской и отделение камерного оркестра "София", ведомого импозантной Софией Пропищан. С участием немецких солистов оркестр, среди прочего, сыграл Концерт для фагота, трубы и струнных — впервые в Нижнем Новгороде, а может, и в России. Вообще премьер было немало, но даже то, что когда-то звучало, воспринималось по-новому.
Обнаружились даже неожиданные вещи. Например, что Хиндемит — на редкость чистый и проникновенный лирик и что порывы вдохновения были совсем не чужды этому архитектору музыкальных форм. В многочисленных сонатах, с добропорядочной немецкой педантичностью обслуживающих самые разные сольные инструменты, чаще всего приковывали внимание именно лирические медленные части.
В отличие от петербургского, нижегородский фестиваль был монографическим. Это большое испытание, и не каждый композитор может его выдержать. Но Хиндемит, как показали юбилейные торжества, может выдержать и несколько фестивалей.
Бегущий по лезвию истории
Мы уже писали, что на "Берлинских неделях" этого года Хиндемит, ранее затертый последователями Шенберга, опять оказался в почете. Его играли с таким рвением, какое приходит только после долгой разлуки с чем-то горячо любимым. В соответствии с объективно-археологическим профилем фестиваля Хиндемит был выставлен в раме истории, по соседству с современниками — такими как Курт Вайль, Ферруччо Бузони, Эрнст Кшенек и недавно открытые экспериментаторы Стефан Вольпе и Владимир Фогель. Стоит ли говорить, что юбиляр выиграл по всем статьям, и даже близкое присутствие тени Адорно оказалось бессильным. В особом цикле игрались произведения так называемых инакомыслящих художников гитлеровского периода — Гидеона Кляйна, Эрвина Шульхофа, Павела Хааса. История оказалась вновь жестока с инакомыслящими: рядом с ними прозвучали сольные сонаты Хиндемита, Серенады op. #35, квартет Mimimax, с его пародией на музыкальные тривиальности, и еще не свободная от позднеромантической чувствительности "Юная девушка". А вокруг самого дня рождения (16 ноября) прошла целая Неделя Хиндемита, на которой был показан фильм "В борьбе с горой" Арнольда Фанка (режиссера "горнолыжных" картин, позже ставшего одним из самых активных деятелей пропагандистского нацистского кино), вживую сопровожденный музыкой Хиндемита, а также исполнена оратория 1931 года на текст поэта-экспрессиониста Готфрида Бенна "Бесконечное" — с названием, которое, как когда-то пошутил Стравинский, вполне соответствует музыке.
Самым популярным сценическим опусом Хиндемита в 1995 году стал скетч "Туда и обратно", в котором трудно не увидеть символической истории отношений его автора с музыкальным миром. В 20-е годы, когда он писался и ставился, первые исследователи Хиндемита, окрыленные успехами похода на романтизм, были переполнены радостью — на их глазах погибал романтический миф о художнике, чья жизнь и искусство слиты воедино: по-новому "вещественный" или "деловитый" творец внутренне не имел со своими созданиями ничего общего. Но радость длилась недолго. В начале 30-х годов Хиндемит создал оперу "Матис-художник". В музыке того времени нет другого произведения, которое было бы в такой степени посвящено актуальной теме — положению художника в обществе, где так ясно ставилась бы проблема выбора между политическим ангажементом и внутренней эмиграцией, а эстетические диспуты рассматривались бы как часть стратегии выживания. В основу оперы был положен личный конфликт и собственный опыт в недалеком будущем "дегенеративного" и запрещенного композитора Хиндемита — опыт, одетый в историческое платье, но несущий открытый протест против диктата политиков в культуре.
Героем этой драмы, разыгрывающейся в эпоху крестьянских войн XV века, сделан Матис Грюневальд — художник-лютеранин на службе у кардинала-католика. Подвергнутый религиозным преследованиям, создатель знаменитого Изенхаймского алтаря вынужден принести в жертву само свое искусство. По версии Хиндемита, он совершает этот поступок добровольно, поставив истинность творчества выше возможности его реализации. Здесь есть и другая сторона — кардинал не может удержать своего придворного художника (в чем и был культурный просчет гитлеровского руководства по сравнению со сталинским).
Вероятно, сюжет оперы обладал такой взрывчатостью для современников как раз потому, что действие было поддержано иконографией далекого Средневековья. Лондонская Royal Opera, поставившая к юбилею "Художника Матиса", пошла на новый виток усложнения концепции. Опытный режиссер Питер Селларс перенес события, по своему обыкновению, куда-то в Бронкс и превратил крестьян-протестантов в неприветливых персонажей, ночующих под мостами. В результате постановка распалась на две составляющие. Одна — нечто вроде West Side Story или натуралистически поставленной TV-action. Другая — сам Матис, спетый звучным баритоном Алана Титуса и поддержанный музыкальным решением дирижера Эсы-Пекки Салонена. Именно Матис держит в себе всю историю — лишенный зависимости от внешних причин, конфликт между художником и обществом становится внутренним конфликтом самого художника. А для нас возникает еще один вопрос — стало ли бы творчество Пауля Хиндемита иным, если бы мы поменяли двадцатому веку некоторую часть его исторического антуража?
Пока же понятно, что такая пустяковая цифра, как сто лет, нас обнадежить не может и что феномен Хиндемита, взятый в динамической перспективе истории, не укладывается ни в одну знакомую схему. Вряд ли на те вопросы, которые мы обращаем к композитору, ответил бы он сам. А наши ответы характеризуют в меньшей степени Хиндемита, в большей — нас самих. Хиндемит — это то, чего мы хотим от жизни. Или мы бунтуем — или стремимся к балансу, ровности, универсальности. Или претендуем на радикализм — или отождествляем себя с тем, что теперь принято называть мейнстримом. И в том и в другом случае мы не застрахованы от того, чтобы не напороться именно на Хиндемита. Он — лекарство от однозначности и предупреждение о том, что наши поступки все равно когда-нибудь расценят совсем иначе, чем нам бы сегодня хотелось.