Художественный руководитель Александринского театра Валерий Фокин хочет воспитать нового зрителя и построить вторую сцену-трансформер. Об этих и других планах на новый театральный сезон с ним поговорил корреспондент "Власти" Дмитрий Ренанский.
В конце весны в околотеатральных сообществах Москвы и Петербурга ходили слухи о том, что вы якобы согласились возглавить один из крупных столичных театров и поэтому покидаете Александринку. Это правда?
Слухи бессмысленно обсуждать, хотя они действительно имеют под собой некоторое основание. Периодически высокие начальники делают мне предложения разной степени манкости — но, к счастью, последнее слово всегда остается за мной. На сегодняшний день, кроме руководства Александринским театром, у меня нет творческих альтернатив.
Многовековая история Александринки диктует определенные законы поведения в стенах Карло Росси. Такой властный человек и художник, как вы, тоже впадает в зависимость от них?
Заманчиво, придя в новый театр, переписать его биографию, начав с себя. Сегодня это популярно. А для меня очень важно то, что Александринка всегда была театральным Ватиканом, государством в государстве. Проще всего было бы, конечно, обнулить историю. Сейчас ведь очень много подобных примеров: вместо икон в театрах висят портреты Станиславского и Немировича-Данченко, которые с изумлением глядят на какой-нибудь португальский мрамор в фойе.
В Александринке мрамора нет, но поводов для удивления хватает. И не только для удивления: после вашего "Ревизора" один из зрителей судился с театром, мол, не увидел в спектакле Гоголя...
Я всегда стремился приглашать на постановку классической драматургии только крупных режиссеров, которые обладали бы собственным взглядом на хрестоматийные произведения. Александринка как национальный театр не может быть замкнута на "сарафанной России", о которой писал Гоголь. Главный театр Петербурга должен работать прежде всего в международном контексте, должен приоткрывать пусть не окно, но форточку в Европу.
Сегодня многими движет лишь одно — желание забить до отказа зал, в последнее время усугубленное национальным лозунгом "Мы должны выживать". То есть если нам не на что жить, то нужно выпускать на сцену живородящих слонов? Во всей этой демагогии есть один положительный момент: благодаря кризису многие люди театра обнаружили свою истинную сущность. Раньше они маскировали страсть к золотому тельцу верностью заветам Станиславского, а сейчас раскрылись.
Не опасаетесь ли вы ситуации, при которой сквозняк из европейской форточки отпугнет от Александринки, как сказали бы в советские времена, широкого зрителя?
За последние годы публика в Александринке очень поменялась. Вот как в случае моей "Ксении" ("Ксения. История любви".— "Власть") — неожиданно получился совершенно народный спектакль: люди клюнули на название, на имя православной святой, на городской миф. Мы сейчас вплотную подходим к тому, чтобы прицельно заняться воспитанием нового зрителя. Практически с пеленок: Андрей Могучий в будущем сезоне поставит у нас "Синюю птицу", визитную карточку детского репертуара. Начав с азов, мы сможем за каких-то десять лет сформировать нового зрителя.
А что вы можете сказать о зрителе сегодняшнем?
Сейчас зрительный зал Александринки разобщен в той же степени, как и наше общество. И в наших силах что-то с этим сделать. Ведь сегодняшней российской молодежи совершенно неведомо чувство патриотизма: они живут здесь, но могли бы прекрасно существовать и в какой-то другой стране. Я это по своему младшему сыну чувствую: у него нет ощущения, что, скажем, Бородино — это кровь его прадеда. О войне 1812 года можно прочитать в учебнике — и все. Для меня это очень серьезный симптом: на выходе мы можем получить замечательных граждан мира, которые бросят родину ради чего угодно. А мы с кем останемся, с алкоголиками?
Между тем после "Живого трупа", в котором всех взволновало отсутствие цыганского хора, и "Чайки" без самоубийства Треплева Александринку многие обвиняют как минимум в поругании национальных святынь.
А вот студенты и вообще молодежь, которая составляет очень большой процент нашей аудитории, воспринимает эту режиссуру на ура: они пришли в театр не за следованием канонам, а за чистой эмоцией — и получают ее. Что же до публики, ностальгирующей по шляпам с перьями, "Пигмалиону" и "Вееру леди Уиндермир",— что ж, ей в современной Александринке, видимо, действительно не слишком комфортно. Но они и сами понимают, что ничего такого в нашей сегодняшней афише быть не может.
Как формируется текущий репертуар Александринки?
Генеральной линией по-прежнему остается работа над классическим русским и зарубежным репертуаром. Вероятно, в следующем году появятся два спектакля по Шекспиру — я поставлю "Гамлета", Оскарас Коршуновас пока не определился с выбором конкретной пьесы. Но вообще, репертуар — это очень живая материя. Жизнь порой сама выкатывает решения, к которым ты не всегда можешь быть готов. Не должно быть ничего рационального, нельзя действовать в духе "а давайте-ка мы поставим современную пьесу". Кто мог предположить, что в этом году на афишах появятся имена сразу двоих наших современников — драматургов из Тольятти Вадима Леванова и Михаила Дурненкова? Очень часто парадоксальные предложения исходят и от самих режиссеров: невероятно неожиданным было предложение Кристиана Люпы после "Чайки" поставить у нас "Анатэму" Леонида Андреева. Но вообще, у нас в запасе еще очень много вариантов: есть пробелы в европейской драматургии — почти не представлен, к примеру, Ибсен. Так что классика будет питать эту сцену всегда.
Коршуновас и Могучий, не говоря о Люпе, как ни крути, сами уже превратились в живых классиков — после них театр значительно ушел вперед. Александринка как-то планирует отвечать театральному духу времени?
Опасность превратиться в музей подстерегает каждый великий театр. Прошлое Александринки мы бережно храним, на основной сцене занимаемся вполне современным театром, а под эксперимент хотим отдать целый квартал — между площадью Островского, улицей Росси и набережной Фонтанки. Там скоро разместится новая сцена театра. Когда начинаются разговоры "давайте построим еще одну сцену", я всегда спрашиваю: а зачем строить? Что на ней будут играть? Какую функцию она будет выполнять? В случае Александринки все как раз предельно ясно: мы задумали не сцену даже, а театральный центр, аналогов которому нет не то что в нашей стране, но и в Европе. Нечто подобное сейчас существует только в Голландии. Сердцем Александринки-2 станет оснащенная современная площадка, которая в отличие от статичной сцены основного здания сможет трансформироваться как угодно. Можно будет рассадить три сотни зрителей, а можно — двадцать. К концу года мы намерены завершить проектирование, а в следующем году должны начать строиться — если только государство не выкинет нас из плана бюджетного финансирования.
Новая сцена театра, история которого неразрывно связана с Мейерхольдом, будет построена по модели возглавляемого вами московского центра имени Мейерхольда?
Только в Петербурге все будет значительно круче и просто современнее. Появится центр интернет-технологий, с помощью которого мы планируем устраивать онлайн-трансляции спектаклей, делать ток-шоу с известными деятелями театра, проводить дистанционные мастер-классы. Меня страшно занимает идея поставить спектакль специально для веб-пространства: не замечать этой параллельной реальности сегодня может только полный аутист. Третьей составляющей Александринки-2 станет школа...
Наподобие Школы-студии МХАТ?
Актеров у нас готовить не будут — с их производством прекрасно справляется и петербургская театральная академия. Мы займемся подготовкой дефицитных кадров — режиссеров, сценографов, технологов сцены, художников по свету, литературных менеджеров. Обучение должно быть совместным, о чем когда-то Мейерхольд мечтал на пару с Гордоном Крэгом. Учащихся будет немного: чем меньше студентов, тем лучше. Когда набирают режиссерский курс из десяти человек, это грубейший формализм: театр — штучная профессия, и ее нужно штучно готовить. Александринка-2 может стать городским центром молодой режиссуры, а художественным руководством всего комплекса новой сцены будет заниматься Андрей Могучий.
Строительство новой сцены осуществляется из госбюджета, а как вообще живется Александринке в нынешних экономических условиях?
Я уже тысячу раз сетовал на то, что в свое время российские театры не провели реформу. Сейчас все будут пожинать очень горькие плоды своей нерасторопности — в 90-е годы мы не провели ее сами, теперь за нас ее проведет Минфин. А он смотрит на показатели не качества, а количества: сколько спектаклей сыграли, сколько зрителей посмотрело. Это неизбежно приведет к халтуре.
По вашему мнению, грядущая реформа затронет и репертуар Александринки?
Новые требования будут предъявлять и к нам. Ведь за последние годы мы в отличие от других именитых театров не сделали ни одного коммерческого спектакля, чем я очень горжусь. Мы не устраивали "чеса" — только серьезные гастроли. Мы позволяли себе больше репетировать, выпуская премьеру, долгое время репетировать на основной сцене. Сейчас придется затянуть кушаки. Хотя с посещаемостью, кстати, у нас полный порядок: почти что однотысячный зал ежевечерне заполнен процентов на восемьдесят. Но увеличение количества спектаклей неизбежно приведет к халтуре. Это означает, что нужно будет увести творческие силы из какого-то одного проекта и перебросить их на другой. Из этого получится только хаос, зато галочка в министерской ведомости будет поставлена.
Сегодня стало очень удобно обращаться с культурой. Нас стыдят: "Как вы можете говорить про деньги? Вы что, не видите, как живет страна?" А действительно — ужасно живет. И правда, даже как-то неудобно становится. Искусство ведь никуда не денется, у нас великая русская культура — что она, не выживет без нас? А ведь вполне может и не выжить.