В последних числах ноября негромко напомнил о своем существовании Театр Романа Виктюка. Мелодраму Аннибале Руччелло "Фердинандо" (по недоразумению названную трагикомедией) Виктюк уже ставил в Санкт-Петербурге, теперь он выпустил ее в Москве, на сцене дворца культуры "Меридиан".
Партер, заполненный от силы на две трети, сероватая программка, пригласительные билеты с чужого плеча ("Уважаемый товарищ! — значилось в них, — Приглашаем Вас на очередной выпуск Устного журнала 'Новое в науке и технике'") — какое разительное несходство с прежними, роскошными премьерами! Театр, бывший в начале 90-х годов фабрикой сенсаций, к середине десятилетия вышел из моды и обеднел. Стал ли он от этого хуже — иной вопрос.
Вслед за чеховским Соленым, утверждавшим, что в Москве есть два университета, хочется провозгласить: в современном русском театре работают два Романа Виктюка. Один — постановщик преувеличенно-ярких и затейливо-сладострастных зрелищ, эстет до мозга костей, кумир богемы и преемник Таирова, гурман и обольститель по призванию, коллекционер зеленых пиджаков и прочая, и прочая, и прочая. И второй — скромно работающий над пьесами Коляды, наивный до неприличия, сентиментальный до безвкусия, по-детски верящий в мелодраматические эффекты и трогательный, как мистер Пиквик. Один — утонченный декадент с изломанной бровью, другой — добродушный и кругленький живчик. Первый, как полагается буревестнику русской гей-культуры, говорит загадочные слова о безгрешной красоте андрогина (очень хочется, чтобы кто-нибудь наконец объяснил ему разницу между андрогином и бисексуалом). Другой, смущаясь, как девочка, лепечет: "Любовь — цветок нездешней красоты" (и тут уж сказать нечего, разве что поддакнуть: вот именно, лапушка, любовь — это бурное море).
Над "цветком нездешней красоты" потешались уже многие — в первую очередь те, кто восторгался нарочитыми изысками "Служанок" и "М. Баттерфляй". Мне, однако, кажется, что мало-мальски искушенный человек, смеющий выговорить такое, достоин восхищения. Жан Жене, Набоков, де Сад нашептывают Виктюку свое, он упоенно слушает, кивает, а потом как ляпнет: любовь — цветок. Нездешней красоты.
А ведь это правда.
Виктюк Первый и Виктюк Второй одинаково искренни и солидарны в главном желании: нравиться как можно большему числу людей. У каждого из них — свой идеал красоты, у одного соблазнительный, у другого умилительный, но они в равной степени простодушны и человеколюбивы. Роман Виктюк не стесняется быть "человеком толпы". Его эстетизм так махров, что мгновенно пропитывается кичем. Сентиментальность же — такая бурная, что перехлестывает наружу через любые шаблоны и обезоруживает пошлость доверчивостью. Эта доверчивость, это наигранное простодушие объясняют многочисленные промахи Виктюка, плохо умеющего различать сладкое и приторное, яркое и цветастое, возвышенное и выспреннее. Но они же всегда были залогом его творческой силы, да и популярности, кстати.
Обескураживающие провалы случались у Романа Виктюка в обеих ипостасях. Проблемы его театра лишь наполовину сводятся к вопросам финансирования. Главная проблема, видимо, состоит в том, что ипостаси или, если угодно, творческие фазы у Романа Виктюка меняются непроизвольно и неконтролируемо. Он умеет быть роскошным. Он умеет быть смиренным. Он не способен применять свои умения к обстоятельствам, разве что по наитию.
Рискну предположить, что именно сейчас режиссера одолевает тяга к пышным прелестям порока — может быть, к давно вынашиваемой идее поставить "Философию в будуаре" маркиза де Сада. Катастрофическая нехватка средств эту тягу лишь обостряет. "Фердинандо" — компромисс между мелодраматической трогательностью и обольстительным имморализмом: довольно конфузный, как и большинство компромиссов.
Сюжет Руччелло — историю о том, как мальчик-ангелочек соблазняет двух родственниц и одного священника, а потом оказывается жуликом — можно было растянуть и изукрасить как угодно: он отзывается на все сразу, своего смысла не имея. Именно это Виктюк и сделал, попытавшись одновременно увлечь зрителя занимательной интригой, пронять патетическими сентенциями, очаровать изящными телодвижениями и взбудоражить эротическими метафорами ("я чувствую внутри себя огненную палку" — синьора переводчица, чао!). Оно могло бы удаться, несмотря на очевидную второсортность и сумбурность пьесы. Не получилось по трем причинам.
Во-первых, бедность. Нехорошо уставлять сцену какими-то кочанами салата, претендуя при этом на изысканность. Манерность в обносках — вещь довольно комичная (см. картину Федотова "Завтрак аристократа"). Во-вторых, неизобретательность. Изменились правила игры — пора бы измениться и приемам. Однако в постановке Виктюка нет ни одной детали, хотя бы намекающей на обновление режиссерского арсенала. В-третьих — усугубляющееся безразличие Виктюка к качеству актерской игры. Похоже, что исполнительностью режиссер дорожит больше, чем талантом, — не заботясь при этом об ансамбле. Страстной и умной актрисе Эре Зиганшиной (донна Клотильда) он предлагает в партнеры Сергей Головина, не одаренного ничем, кроме внешней миловидности. Я готов допустить, что в жизни Головин гораздо привлекательней, чем на сцене, — но есть же какие-то пределы непрофессионального отношения к рабочим задачам.
Решив вторую и третью проблемы, Роман Виктюк мог бы вернуться в число реальных мастеров современной российской режиссуры. Не справившись с ними, он не сумеет решить и первую.
АЛЕКСАНДР Ъ-СОКОЛЯНСКИЙ