Коснувшись своих дружеских разногласий с мэром Лужковым, первый вице-премьер Чубайс отметил: "В споре с оппонентами у меня впереди вечность". Таким образом, по весьма важному и даже метафизическому вопросу полемисты пришли к совершенному согласию — некоторое время назад и Лужков отмечал, что "у нас в запасе вечность", а, следственно, приватизацию надо проводить sub specie aeternitatis, т. е. весьма медленно.
Непросто представить себе, как будут выглядеть взаимоотношения Лужкова и Чубайса, опрокинутые в вечность. Если дружелюбие между ними возобладает, картина может оказаться вполне идиллической — мэр и вице-премьер, участливо справляясь друг у друга: "Стиснул? Больно? Извините, дорогой!", будут куртуазно приговаривать: "У меня, как и Вас, в запасе вечность — что нам стоит поболтать часок-другой". Пока, однако, Лужков не столь дружелюбив и продолжат обличать Чубайса в намерении уморить голодом московский строительный комплекс и министров московского правительства, за таковой комплекс отвечающих. В таком разе, продолжив спор в вечности, мэр в своих отношениях с вице-премьером скорее уподобится пребывающему в девятом круге ада премьеру правительства г. Пизы графу Уголино, вечно грызущего голову своего злодея — уморившего его детей голодом архиепископа Руджери. Выслушав горестный рассказ пизанского мэра, великий флорентиец резонно восклицал: "Как ни был бы ославлен темной славой граф Уголино, замки уступив (комментаторы полагают, что речь идет о юридически недостаточно проработанных сделках с пизанской недвижимостью. — Ъ), — за что детей вести на крест неправый!".
В не менее обоюдоострую полемику вступил с советником мэрии по культуре артистом Кобзоном генерал Лебедь. Случилось так, что в деревню, в глушь, в Саратов разом прибыли две избирательные пары — Лебедь-Скоков и Кобзон-Громов. Генерал Лебедь, недовольный теснотой, решил уязвить генерала Громова, отметив, что в блоке "Мое отечество" вокруг Громова собрались "сомнительные люди", бросающие тень на его боевой мундир, ибо "это избирательный блок не Бориса Громова, а Иосифа Кобзона, в котором эксплуатируется имя боевого генерала".
Версия о сомнительном Кобзоне, держащем при себе свадебного генерала, была бы вполне интересной, если бы не известная изоморфность обеих пар — сомнительный Скоков тоже держит при себе свадебного генерала, на что указал и сам Лебедь: "Если кому-то нравится считать, что Юрий Скоков возит с собой боевого генерала для красоты, пусть так и считают". Сам Скоков присовокупил к тому высказывание, явно имеющее целью обелить характер взаимоотношений Кобзона и Громова — "Когда два человека объединились ради единого дела, и никакие силы не могут их разъединить, это вызывает страх". Так в соперничестве двух мощных объединений победила дружба.
Победила дружба и в дебатах, которые Григорий Явлинский провел с Геннадием Зюгановым. Полемика в основном носила ретроспективный характер — Явлинский обличал приведшее к распаду СССР неправильное поведение КПСС в 1990-1991 гг. Но в части, касающейся будущего, лидер "Яблока" проявил себя большим экономическим детерминистом и в то же время плюралистом, заверив оппонента: "Мы не боремся с коммунизмом. С ним бесполезно бороться. Это миф. Как можно бороться с мифом? 'Яблоко' борется с нищетой, а не с коммунизмом".
Опровергая тезис об антикоммунизме "Яблока" Явлинский ломился в открытую дверь, ибо лидера фракции, столь солидарно голосующей в Думе с КПРФ, никто и не обвинял в чрезмерном желании бороться с коммунизмом, а разговоры если и ведутся, то о чрезмерно тесном фактическом сотрудничестве. Если что здесь и занимает, то разве что склонность Явлинского к софизмам. С тем, что голод красного (или, как в Веймарской Германии, коричневого) цвета, никто не спорит. Но то, что не нужно противодействовать тем, кто, используя бедствия отчаявшихся людей, заманивает их лживым мифом из огня, да в полымя, т. е. если существуют объективные предпосылки для народного безумия (а они, к сожалению, всегда существуют), то субъективные попытки спасти и образумить своих соотечественников совершенно излишни — к таким выводам сумел прийти только лидер "Яблока", всегда отличавшийся высокой нравственностью, на что сам неоднократно указывал.
Вероятно, приобщившись к сокровищнице ленинской мысли и вспомнив, что прозорливый Ильич называл объективных помощников делу большевизма "полезными идиотами", благодарный Зюганов заявил, что КПРФ "будет делать все для создания в новой Думе народно-демократической коалиции" и, наряду с АПР И КРО пригласил туда и "Яблоко". Так что ставшее анахронизмом в 1989 г., с падением Живкова, Хонеккера и др. выражение "страны народной демократии" имеет шансы вновь перейти в активный словарный запас.
Хотя белорусский президент Лукашенко любим российскими коммунистами и даже пригласил на ответственный пост в МИД РБ бывшего близкого соратника Зюганова по КП РСФСР Ивана Антоновича, тем не менее его идеалы обращены не в послевоенное прошлое Восточной и Центральной Европы, а скорее в предвоенное — "Не все только было плохое связано в Германии с известным Адольфом Гитлером. Гитлер сформировал мощную Германию благодаря сильной президентской власти... Германия поднялась благодаря сильной власти, благодаря тому, что вся нация сумела консолидироваться и объединиться вокруг лидера". Высоко оценив опыты Гитлера по защите правительства национального возрождения от коварных посягательств, Лукашенко отметил, что и "сегодня мы переживаем такой же период времени, когда нужна консолидация".
Нарисованная Лукашенко картина исторически совершенно точна в том смысле, что верно воспроизводит слова гимна "Хорст Вессель" — "Дорогу нашим славным батальонам, спасет страну коричневый оплот. С надеждою взирают миллионы на свастику, что счастье им несет". Единственная несообразность тут заключается в том, что согласно недавним указаниям президента РБ гау- и бециркляйтеры, т. е. местные руководители должны проводить с массами единые политдни, пропагандируя им, наряду с прочим, также и "гуманистические идеалы" — тогда как фюрер не любил слова "гуманизм" и даже использовал его в качестве ругательного. Впрочем, уточняя свою позицию, Лукашенко указывал, что "приписывать президенту слова, мол, мое понимание власти в Белоруссии совпадает с моделью фашистской Германии, вранье и чушь". Говоря так, президент РБ, вероятно, как раз и имел в виду разницу в подходах к вопросу о пропаганде гуманистических идеалов.
Пропагандой таковых идеалов намерено заняться и основанное спикером Шумейко движение "Российские реформы — новый курс", в которое вошли самые различные люди — сенаторша-яблочница, коммунист, аграрий, амур Полеванов и даже чекист-оккультист — первый коржаковский зам Георгий Рогозин. Представляя нового брата членам ложи, Шумейко особо подчеркнул, что "Георгий Рогозин — это тот гражданин РФ, который, несмотря на его высокую должность, разделяет основные задачи движения, является его сторонником и участником".
Официально декларированная цель движения в том, чтобы "повернуть реформы в сторону конкретных людей", в каковой благородной цели, очевидно, могут объединяться люди самых разных званий, и даже самая высокая должность не может служить к тому препятствием. Однако из шумейкиной оговорки следует, что какие-то важные сословные ограничения на самом деле все же имеются и, возможно, речь идет о движении, объединяющем социальные низы — нечто вроде организации сельского люмпен-пролетариата, для вступления в которую знатному Рогозину пришлось побороть в себе сословные предрассудки. Вероятно, услышав от охраны про загадочное шумейкино начинание, президент РФ решил, что спикер с оккультистом впали в хлыстовщину, и как человек, твердый в правоверии, указал, что это "никуда не годится" и он бы вообще "запретил заниматься этим вопросом".
Отчасти также сомнительное избирательное объединение "Кедр" тем временем исхитрилось тайно от Булата Окуджавы сперва внести его в свои списки, а затем, когда подписи на регистрацию были собраны, столь же тайно из них выключить. Хотя хвойная природа объединения как бы подсказывала Окуджаве обратиться к ловким лидерам блока Леониду Якубовичу и Артему Тарасову с лирическим "Ель, моя ель, уходящий олень, зря ты, наверно, старалась", поэт впал в сугубый прозаизм и обвинил Тарасова с Якубовичем в "намеренном жульничестве".
МАКСИМ Ъ-СОКОЛОВ