Время преподносит странные сюрпризы. Казалось бы, в наступившем капиталистическом раю каждый должен знать свое место, упрямо и последовательно обустраивая собственную нишу. Однако практика этому сопротивляется: люди мало уделяют внимания тому, "что должно быть", больше ориентируясь на "будь что будет". От этого в светском обществе рождаются сплетни и кривотолки о писателях, торгующих недвижимостью, прокурорах, готовых за небольшую мзду остеклить балкон, искусствоведах, работающих моделями. От комического до душераздирающего здесь ровно один шаг.
Фекла Толстая, двадцати трех лет от роду, днем читает лекции в университете. Она говорит на нескольких языках, прекрасно знакома с античностью, то есть никогда не перепутает Диониса с Адонисом. Можно предположить, что на ее лекции приходит множество любознательных студентов, однако доподлинно известно, что получить из рук Феклы Никитичны Толстой, официантки ночного клуба "Сохо", таинственное блюдо с иностранным названием и затем расплатиться с ней по счету, услышав приветливые слова, приходит ничуть не меньше желающих. Но никому не дано узнать, почему карьере менеджера или, скажем, журналиста (что, в отличие от академического преподавательства, может приносить деньги), Фекла предпочитает работу с клиентами бара . Рискнем предположить, что и здесь есть свой интерес сугубо профессионального свойства; скажем, интерес филолога к городскому арго.
У русских Пьера и Жиля, Ликина и Райцеса, есть своя загадка. Они почему-то всегда вместе и всегда таинственно улыбаются. При этом могут заниматься версткой журнала "Империал" или работой с фотомоделями для "Птюча", сочинять образы для какого-нибудь русского Марка Алмонда, судить на конкурсах моды и красоты, придумывать заставки для телепрограмм; кроме этого, они еще знатные мифотворцы, редакторы и конструкторы идей. "А еще мне петь охота", — мог бы сказать однажды Ликин, на что Райцес бы ответил: "И давай, Дмитрий, запоем". И запели бы.
Все это напоминает детский сад, когда тянут в рот любую яркую игрушку. Но всякое дитя рано или поздно должно спросить: "Мама, а можно быть режиссером и еще немножко проводником?" Комбинации вроде "таксист-писатель", "учитель-пожарный" или "актриса-медсестра" оказались не только правдоподобны, но и вполне жизненны. Кардиолог Татьяна Друбич долго снималась в кино, а теперь, кажется, стала бизнесменом. Актриса Ольга Гобзева ушла в монастырь, но готова и дальше работать на поприще искусства, лишь бы только суть его была христианской. Алексей Петренко, будучи всю жизнь драматическим актером, в мае этого года вышел на сцену Большого зала Консерватории и запел в дуэте со знаменитой меццо-сопрано, филармонической певицей Линой Мкртчян. Впрочем, актерские примеры непоказательны — то ли он глубинно освоил образ, то ли и вправду умеет, обладая басом profundo, изобразить diminuendo в большой октаве. Другое дело — журналисты.
Одна из самых интересных, с точки зрения "универсальности", личностей московского света — Настя Михайловская. Вот три ее основные профессии: журналист, актриса и модельер. Она играла в "Школе драматического искусства" у Васильева. Писала во все журналы и газеты. Брала интервью у Вивьен Вествуд и описывала лондонские нравы в своеобразных очерках. Написав очерк, ехала к портнихе примерять наряды на манекенщиц. Потом наряжала клиповых героев (от Влада Сташевского до Богдана Титомира — такова, опять же, реальность эпохи), а сейчас сочиняет костюмы для нового фильма Александра Зельдовича по сценарию Владимира Сорокина.
Молодая московская богема не скучает именно от недостатка времени. Редактор модного журнала Катя Миль каждый день по три часа поет со своим учителем, которому доводилось муштровать Образцову, Соткилаву и Архипову, а вечерами еще работает манекенщицей, поскольку обладает восточной красотой и соответствующим ростом. Манекенщицы и манекенщики вообще горазды на изумительные совместительства: петербуржский юноша Костя Гончаров , помимо подиума, трудится дежурным на теплоцентрали, где ему удается читать любимых философов; а московская девушка Катя готовится защитить диссертацию по древнерусской иконописи, отрываясь от книг лишь ночью, когда происходят показы мод. Таким образом, высказывания о тупости моделей и бессмысленности взгляда, бросаемого с подиума в бесконечность, оказываются насквозь клеветническими.
Конечно, и у андерграундных творцов в застойные времена не было выбора: самые крамольные книги читались и писались именно в котельных. Впрочем, в то время подобная работа приносила реальные деньги, и вряд ли кому бы то ни было могла прийти в голову идея поступить в Дом моды на Кузнецком и поучаствовать в сезонном показе моделей — там платили еще меньше, чем в бойлерной. Теперь все иначе. Бывший советский человек становится универсальным, исполняя разные роли и примеряя любые маски.
ФЕДОР Ъ-ПАВЛОВ-АНДРЕЕВИЧ