В шотландской Национальной портретной галерее Эдинбурга (Scottish National Portrait Gallery, Edinburgh) открылась выставка "Ричард и Мария Косвей: художники вкуса и моды эпохи Регентства" (Richard and Maria Cosway: Regency artists of taste and fashion). Супружеская пара Косвей добилась головокружительного успеха в конце XVIII--начале XIX века своими портретными миниатюрами. В них были запечатлены все персонажи светской хроники времен скандального правления Георга III. Однако Ричард и Мария Косвей прославились не только этими произведениями, но и самой своей жизнью, полной галантных приключений в духе романа Шодерло де Лакло "Опасные связи".
Все авторы, пишущие о Ричарде Косвее, любят повторять слова его современника, художника и критика Вильяма Хазлитта, сказавшего, что "его миниатюры не были в моде, они были модой сами по себе". В эпоху "Школы злословия" это был необычайно лестный комплимент. Английское общество помешалось на своей элегантности и изысканности. Долгое время находясь почти в рабской зависимости от континента, англичане наконец добились независимости в своих эстетических пристрастиях и оценках и вскоре сами стали диктовать законы в моде даже всесильному Парижу.
Веселая эпоха Регентства — когда король Георг III время от времени сходил с ума, принц Уэльский, будущий Георг IV, шокировал и короля, и парламент своими скандальными приключениями и размерами новых долгов, Питт воевал с двором, с Америкой и Францией, хорошее общество развлекалось то в Брайтоне, то в Бате различнейшими способами, — веселая эта эпоха породила такое чудо английской культуры, как Бо Браммель. Так прозвала лорда Браммеля герцогиня Девонширская, одна из самых влиятельных светских львиц Лондона того времени.
Бо Браммель стал первым английским денди и сформулировал жесткие законы, которым рабски подчинилась вся Европа. Эти же законы определили английское своеобразие на полтораста лет вперед — вплоть до Питера Гринуэя. Конечно, Ричард и Мария Косвей с точки зрения Бо Браммеля, этого блистательного чудовища, были только парой престарелых обезьян из времен "красных каблуков", но с исторической точки зрения супружескую чету несомненно надо признать Колумбами.
Ричард Косвей был типичным "макарони". Так назывались модники XVIII века из-за их пристрастия к спагетти, которые они усиленно поглощали в нескольких избранных лондонских тавернах. В любви к спагетти добродетельные англичане, верные старым добрым традициям, видели измену английскому стилю жизни, его основным ценностям, воплощенным в пудинге и ростбифе. Измена английской кухне вела к дальнейшим разрушениям нравственности и поруганиям добродетели: пестрому костюму, кружевным галстукам и манжетам, французскому языку, шпагам, парикам, каблукам, острословию, болтливости, неуважению к семье и частной собственности, мотовству, безделью и разврату.
"Макарони" будоражили ночную тишину Лондона своими выходками, губили честных девиц и женщин, разрушали и создавали репутацию актерам и актрисам, тратили отцовское состояние на модные причуды, в том числе и на коллекции древностей, всячески оригинальничали и прожигали жизнь. Их высмеивали сочинители в своих комедиях и памфлетах, но надо сказать, что сами литераторы были гораздо теснее связаны с кругом "макарони", которых бичевали, чем с тем кругом, где процветали воспеваемые ими добродетели.
В этом конфликте порока и добродетели, столь забавном и бутафорском на первый взгляд, на самом деле содержится один из ответов на вопрос о своеобразии английской культуры. Конфликт между строгим морализаторством и игривой культурностью вечен для Англии. Условно его можно определить как противоречие между суровым протестантизмом и гедонистичным католицизмом, часто кончавшееся весьма трагично. Это противоречие привело к созданию культурного мифа о противостоянии прекрасной и нежной Марии Стюарт и уродливой и злой Елизаветы.
В более четких и ясных формах оно же проявилось в борьбе Кромвеля с двором Карла I. За свою беззаботность, легкомысленность и пристрастие к Европе английский король заплатил головой, но во времена Реставрации, Регентства или fin-de-siecle чистота английской жизни вновь и вновь оказывалась отравленной. Эта отрава настолько въелась в английское сознание, в скрытой форме разъедая его даже во времена господства пуританизма, что теперь на континенте тайные пороки уже считаются чисто английским свойством.
Двойственность английской души не была результатом раскола церкви. Кристофер Марло воспел борьбу добродетельного парламента с развращенным королем Эдуардом II, случившуюся еще в ХIV веке. Но уже тогда во всем был виноват не только любимец монарха Гевестон, но и "беспечные поэты, игривые умы и музыканты, что, струны касаясь, послушное мне сердце короля искусством завлекут". Этому искусству, чарующему и сбивающему с пути истинного, была посвящена вся жизнь Ричарда и Марии Косвей.
Довольно рано прославившись мастерством портретиста, Косвей стал получать большие доходы и добился покровительства и даже дружбы принца Уэльского. Его дом на улице Пэл-Мэлл стал одним из самых известных салонов Лондона. Косвей шокировал лондонскую публику своим пристрастием к экстравагантным костюмам и яркому гриму, что часто высмеивали современные ему карикатуристы. На вечерах супругов Косвей присутствовал "весь Лондон", цвет аристократии пополам с художественной богемой, что дало повод Горацию Уолполю сравнивать их салон с ладьей Харона, намекая на то, что посещающее супругов общество очень похоже на специально отобранных для отправки в ад грешников.
Ричард Косвей был к тому же страстным коллекционером, собравшим многочисленные реликвии, где было распятие, принадлежавшее Абеляру, первый законченный набросок "Джоконды" Леонардо да Винчи, огромный портрет Пьетро Аретино работы Тициана, фрагмент Ноева ковчега, перо птицы Феникс и множество столь же удивительных вещей. Он устраивал спиритические сеансы, разговаривал с Данте, Праксителем, Апеллесом, королем Карлом I и даже с Девой Марией.
Очаровательная Мария Косвей всячески поддерживала репутацию своего мужа, добилась компрометирующего внимания принца Уэльского, ездила за границу со знаменитым певцом Маркези, была в теснейших отношениях с Винсентом Лунарди, секретарем Неаполитанского посольства, и пианистом Дюссеком. Все кончилось тем, что она уехала в Париж, оставив мужа и ребенка, некоторое время была наперсницей Томаса Джефферсона, будущего президента Соединенных Штатов, словом и делом приобщая этого гурона к европейскому блеску и образованию, и кончила свои дни ревностной католичкой — в качестве одной из попечительниц дома призрения в Лионе.
Живописная жизнь этой пары, их взаимоотношения с католицизмом и Французской революцией, с мистицизмом и роялизмом, с историей искусства и идеями всеобщего разума блестяще иллюстрируют стиль эпохи Регентства. Не зная всего этого, зритель будет очень скучать, бродя среди одинаково мастерски и безлико сделанных миниатюр супругов Косвей. Что же делало и продолжает делать их искусство столь привлекательным?
Культура того времени определялась не только революционными теориями Винкельмана, которые воспитали английских лордов, фантазиями Пиранези, повлиявшими на стиль Адамов, любовью лорда Берлингтона к Палладио, преклонением Рейнольдса и Гете перед Анжеликой Кауфман, археологическими новшествами Веджвуда и лорда Гамильтона, но и застольной болтовней герцогини Девонширской с леди Сесилией Джонстон, любовными связями принца Уэльского и адмирала Нельсона, светскими скандалами и другими столь же значимыми событиями. Если рассматривать такой деликатный феномен, как "художественный вкус эпохи", то окажется, что восхищение искусством порой не менее важно, чем само искусство. Для Англии и английской культуры эта закономерность, может быть, наиболее характерна, и выставка модных художников, увековечивших само понятие моды и ничего больше, — прекрасное тому доказательство.
АРКАДИЙ Ъ-ИППОЛИТОВ