Последние взрывы в Грозном показали, что все усилия по стабилизации ситуации в Чечне могут оказаться ненамного успешнее тех, которые применялись все последние 200 лет.
"Наказать оружием, никому не давая пощады"
С легкой руки военных мемуаристов XIX века, в особенности участников и современников Кавказских войн, в сознании российского общества закрепилось представление о том, что самым успешным периодом умиротворения Чечни стало время, когда русскими войсками на Кавказе командовал генерал Ермолов. Поверить в это было тем легче, что вся страна знала Алексея Петровича Ермолова, героя войны 1812 года и русского заграничного похода. И потому считала, что победитель наполеоновских полчищ должен справиться с какими-то горцами без особой затраты сил и средств.
На самом деле на протяжении всех лет правления Ермолова на Кавказе его войска вели тяжелую и не всегда успешную войну с чеченцами, в ходе которой применялись методы, мягко говоря не отличавшиеся гуманностью. Для овладения Кавказом, который Ермолов называл "огромной крепостью, защищаемой полумиллионным гарнизоном", генерал применял осадную тактику — строил укрепления в стратегически важных пунктах Чечни, а также приказывал вырубать знаменитые тогда чеченские леса. Ведь чеченцы называли их своим одеялом, под которым легко скрываться от врагов.
Вырубка лесов по сторонам от дорог помогала обезопасить от неожиданных нападений чеченцев войска и транспорт. С той же целью уничтожались деревья вокруг вновь построенных крепостей и редутов. При этом, правда, не принималось во внимание то, что заготовка и сплав леса во время весенних половодий едва ли не единственное занятие, приносившее реальные доходы мирным, не участвовавшим в набегах чеченцам. И потеряв его, они утратили и источник заработка. Мало того, лишенная деревьев земля быстро теряла тонкий плодородный слой и становилась непригодной для обработки и выпаса скота. А это лишь приводило к росту набегов и грабежей.
Однако самым главным средством умиротворения Чечни Ермолов считал страх. В 1819 году, отправляясь в экспедицию по непокорным аулам, он решил предварительно провести образцово-показательную карательную акцию.
"Желая наказать чеченцев, беспрерывно производящих разбой,— писал в своих записках генерал,— в особенности деревни, называемые Качкалыковскими жителями, коими отогнаны у нас лошади, я предположил выгнать их с земель... При атаке сих деревень, лежащих в твердых и лесистых местах, знал я, что потеря наша должна быть чувствительною, если жители оных не удалят прежде жен своих, детей и имущество, которых защищают они всегда отчаянно, и что понудить их к удалению жен может один только пример ужаса. В сем намерении приказал я Войска Донского генерал-майору Сысоеву с небольшим отрядом войск, присоединив всех казаков, которых по скорости собрать было возможно, окружить селение Дадан-юрт, лежащее на Тереке, предложить жителям оставить оное и, буде станут противиться, наказать оружием, никому не давая пощады. Чеченцы не послушали предложения, защищались с ожесточением. Двор каждый почти окружен был высоким забором, и надлежало каждый штурмовать. Многие из жителей, когда врывались солдаты в дома, умерщвляли жен своих в глазах их, дабы во власть их не доставались. Многие из женщин бросались на солдат с кинжалами. Большую часть дня продолжалось сражение самое упорное, и ни в одном доселе случае не имели мы столько значительной потери, ибо кроме офицеров простиралась оная убитыми и ранеными до двухсот человек. Со стороны неприятеля все, бывшие с оружием, истреблены, и число оных не менее могло быть четырехсот человек. Женщин и детей взято в плен до ста сорока, которых солдаты из сожаления пощадили как уже оставшихся без всякой защиты и просивших помилования (но гораздо большее число вырезано было или в домах погибло от действия артиллерии и пожара). Солдатам досталась добыча довольно богатая, ибо жители селения были главнейшие из разбойников, и без их участия, как ближайших к линии, почти ни одно воровство и грабеж не происходили; большая же часть имущества погибла в пламени. Селение состояло из 200 домов; 14 сентября разорено до основания".
Метод устрашения, как писал Ермолов, принес при продолжении экспедиции нужные результаты: "Вообще, чеченцы защищались без упорности, и ни в одной из деревень не было жен и детей, имущество также было вывезено. Пример Дадан-юрта распространил повсюду ужас". Так что генерал сделал следующий вывод: "Одни частые перемены наказания народ сей могут держать в некотором обуздании, и лишь прекратилась боязнь взыскания, наклонность к своевольству порождает злодейские замыслы".
Однако в результате карательных акций налеты и грабежи прекращались лишь на время, а затем возобновлялись с новой силой. Ермолов в воспоминаниях писал, что сам чудом не попал в плен к чеченцам, поджидавшим его на дороге, и спас его только густой туман. Несмотря на все это, генерал так и не понял, что воевал совершенно не с тем противником. Наводя ужас на чеченцев, убивая их и разоряя их аулы, он только укреплял их главную силу — их родовой строй. Столетия жизни в тяжелых условиях и постоянных стычках с враждебным окружением сформировали характер чеченцев и способ борьбы со всеми напастями — объединившись всем своим родом.
"Чтобы дать объяснение фамильному инстинкту,— писал не раз бывавший в XIX веке в Чечне и близко знакомый с чеченцами этнограф Нану Семенов,— я скажу, что такое фамилия у занимающего нас племени. Фамилия, или родовой союз,— это орден, в котором каждый член без клятв и договоров, беззаветно служит интересам целого, не задумываясь жертвовать для них в случае надобности всеми личными интересами. Чеченец, не имеющий фамилии, считает себя ничтожеством; чеченец фамильный, когда находится вне своей фамилии, чувствует себя жалким и беспомощным; но тот же чеченец, находясь внутри ее, видит себя в крепости, охраняемой многочисленным и единодушными гарнизоном, и сознание силы крепости делает его самоуверенным, гордым, своевольным и дерзким до нахальства. Это было прежде, существует и теперь, несмотря на то что в настоящее время каждая фамилия разбита между сотнями аулов и десятком так называемых обществ. Аул в глазах чеченца случайная ассоциация, соединившаяся для целей экономических, в которую он попал по воле судьбы и предков; общество — собрание сильных ассоциаций, имеющее или имевшее прежде кроме экономических, пожалуй, и политические цели в отношении соседних обществ и народов. Но общественный организм, с которым чеченец должен сообразовать не только поступки свои, но и побуждения,— это фамилия, род, к которому он принадлежит... Все члены одной фамилии за каждого, и каждый за всех; свои всегда правы, чужие всегда виноваты; против чужих ничто не преступно, а если поступок против чужого полезен и выгоден для фамилии, то он всегда похвален; член своею рода, где бы он ни находился и кто бы он ни был по своим личным качествам, всегда брат и всегда имеет право на помощь и на жертвы".
"Чеченцы пьют водку довольно исправно"
У лучшей из систем защиты от внешних напастей — родовой — существует и очень значительный недостаток: она крайне тяжело и неохотно меняется. И еще в XIX веке это начали понимать чеченцы-мусульмане. Они совершали паломничества в Мекку, видели мир за пределами родных гор и лесов и сознавали, насколько плохо и бедно живут их земляки, несмотря на случавшиеся удачные набеги.
Но изменить что-либо можно было, лишь изменив весь уклад жизни чеченцев, заменив старые родовые обычаи другими, которым бы подчинялись все без исключения. Для мусульман не существовало сомнений в том, какими законами следовало заменить свод законов поведения горцев — адат. Однако чеченцы не только не спешили следовать заповедям шариата, но и не слишком усердно исповедовали ислам. Ведь часть чеченских и ингушских обществ до тех пор не верила вообще ни во что, а часть общалась с Всевышним, используя странную смесь обрядов из язычества, христианства и ислама:
"Галгаевцы хотя и называют себя магометанами и имеют мулл, но следуют особенному и весьма оригинальному богослужению. Они молятся только по ночам у четырехугольных столбов, устроенных в рост человека, на возвышенных местах или близь кладбищ. Весь процесс их моления заключается в том, что молящийся становится на колени и кладет свою голову в маленькую нишу, устроенную у подножия столба с восточной стороны. Исполняя некоторые христианские обряды, они в то же время поклоняются идолам".
Распространению ислама в Чечне в значительной степени способствовало землетрясение 1830 года, описанное генералом Василием Потто:
"25 февраля 1830 года в час и 23 минуты пополудни жители были поражены каким-то необычайным гулом — точно невдалеке скакала целая тысяча всадников. Никто не успел дать себе отчета, как вдруг земля заколебалась, и два подземных удара, быстро последовавшие один за другим, раздались так сильно, что крепостные тяжелые пушки были сброшены в ров, казармы рухнули и из-под их развалин стали раздаваться стоны людей, придавленных образовавшимися грудами камней и бревен. В Андреевой катастрофа отразилась еще сильнейшими бедствиями. За густым облаком пыли, поднявшейся над городом, долго ничего не было видно, и только слышался зловещий треск разрушавшихся зданий. Впоследствии оказалось, что в Андреевой было разрушено 900 каменных саклей и восемь мечетей".
По свидетельствам современников, подземные толчки продолжались 21 день, чем не замедлили воспользоваться проповедники ислама, призывавшие горцев покаяться в грехах и объяснявшие, что все бедствия ниспосланы им свыше за неправедную жизнь. Проповеди эти имели значительный успех, и множество чеченцев начали истово молиться и придерживаться исламских норм поведения. Особенно много правоверных стало среди состоятельных чеченцев, которым пришлось по вкусу разрешаемое исламом многоженство.
Однако настоящее введение норм шариата произошло уже после 1840 года, когда имам Шамиль начал объединение Дагестана и Чечни под своей властью. При этом, как отмечали современники, новое законодательство не пришлось по вкусу даже тем чеченцам, которые рьяно исповедовали ислам. Судебные разбирательства по нормам адата напоминали третейский суд. Старики выслушивали спорщиков и их свидетелей и, только если приходили к единому мнению, выносили решение по делу. К тому же почти никаких способов принуждения к исполнению решения адат не предусматривал. Поэтому недовольные решением суда могли его попросту не выполнять. В шариате же расписывались не только нормы поведения, но и указывались конкретные кары за их нарушение вплоть до казни. Естественно, все это не могло понравиться чеченцам, и Шамиль модифицировал шариатские нормы, заменив казни и телесные наказания штрафами.
Шамиль, в отличие от Ермолова, не собирался умиротворять Чечню. Он попытался видоизменить ее и подчинить своей власти, что в общем-то было бы шагом вперед от родового строя. Однако начавшаяся война принесла горцам многочисленные беды, и, как обычно в таких случаях, для чеченцев интересы рода стали выше всех остальных. Часть горцев перестала поддерживать Шамиля, и приводить их к повиновению приходилось при помощи жестокого насилия.
Но в итоге родовой строй оказался сильнее имама — после того как Шамиль попал в плен, в Чечне возобладал адат. По свидетельству этнографа Нану Семенова, в 1869 году он наблюдал в Чечне совершеннейшее попрание норм шариата — чеченцы пили водку:
"В одной руке гостеприимного хозяина очутилась бутылка с водкой, в другой — наполненная рюмка, которую он, начав с меня, обнес в круговую тем же порядком, как это делается у соседних казаков... Чеченцы пьют водку довольно исправно. Мне случалось видеть мальчиков лет пятнадцати-шестнадцати, выпивавших по четыре и по пяти обыкновенных рюмок, нисколько при этом не хмелея, взрослые уничтожают иногда по полукварте (полуштоф). И замечательно, что эти люди никогда не опохмеляются. Многие из них меня уверяли, что утром другого дня, даже после сильных возлияний, они не чувствуют ни малейшей головной боли и просыпаются обыкновенно бодрыми и здоровыми. Но чеченцы не пьяницы в обыкновенном смысле слова. Людей, запивающих по вкоренившейся привычке, у них нет вовсе; о спившихся с кругу и понятия не имеют".
"Туземцам приходится платить за кражи"
После завершения Кавказских войн императорское правительство не оставляло надежд на умиротворение Чечни, где набеги и грабежи продолжались пусть и не с прежней силой, но происходили достаточно регулярно. Одной из мер, направленных на их прекращение, стало введение экономических санкций за налеты.
"Всем туземцам Терской области,— писали в исследовании о Северном Кавказе Евгений Максимов и Григорий Вертепов,— приходится платить за кражи, грабежи и разбои на удовлетворение потерпевших, когда виновные в этих преступлениях ускользают от правосудия. Мера эта введена с 1879 г. и существует до настоящего времени под названием "Временных правил об имущественной охране русского населения Терской области от хищничества горцев"".
Однако и экономические меры, несмотря на то что отдельным обществам приходилось в складчину ежегодно отдавать в виде штрафов огромные для того времени деньги — 4500-5000 рублей, оказались неэффективными.
"Нигде в другом месте,— писали те же авторы,— нет таких частых, почти ежедневных случаев ограбления проезжающих по дорогам и краж скота из селений и станиц, как это наблюдается в Терской области".
А знаток чеченской жизни Семенов пытался объяснить эту особенность:
"Наклонность чеченца к посягательству на чужую собственность — факт общеизвестный. Наклонность эта органически связана со всеми другими его наклонностями, и развивалась она веками жизни в обособившихся фамильных ассоциациях, из которых каждая признавала вполне естественным и законным увеличивать свои материальные средства путем хищнического присвоения средств другой, враждебной ассоциации. Многие полагают, что главным стимулом к воровству служит в чеченце тщеславное стремление слыть за молодца и храбреца, что корысть тут дело второстепенное и может даже отсутствовать. Подвигами хищничества приобретается, говорят, уважение в народе и благосклонность женского пола. Последнее, относительно уважения и благосклонности, пожалуй, верно, но первое ошибочно — по крайней мере, в том, что касается источника происхождения и дальнейшего развития страсти к воровству. В настоящее время, когда условия, породившие страсть, резко изменились, когда воровство нередко влечет за собою не обогащение, а разорение, возможны, пожалуй, подвиги этого рода в смысле, так сказать, искусства для искусства или и ради достижения цели возвышения своей репутации".
Так что родовая структура вновь оказалась сильнее направленных против нее мер.
"Чеченцы и ингуши не чувствуют себя у власти"
Столкнуться с чеченским родовым строем пришлось и представителям советской власти. Сложность для них заключалась в том, что для умиротворения Чечни, где бандитизм в годы Гражданской войны и после ее окончания принял грандиозные масштабы, большевики имели крайне ограниченные средства. Устраивать карательные акции в стиле Ермолова против трудового чеченского крестьянства пролетарская власть не могла. А штрафовать общины в духе царских "Временных правил" 1879 года тоже не представлялось возможным. Оставалось найти новые методики, одной из которых стало изменение административно-территориального устройства Северного Кавказа. На большей части территории дореволюционной Терской области в первые годы советской власти образовали Горскую республику.
Формирование ее органов власти происходило по принципу, который теперь кажется довольно странным, но тогда был совершенно естественен. Поскольку новую власть поддерживали почти исключительно члены партии, их количество среди представителей каждой проживавшей в республике нации и было определяющим при формировании местного правительства. В Осетии насчитывалось 600 большевиков, а в Ингушетии и Чечне лишь по несколько десятков.
"В Совнаркоме нет ни одного чеченца или ингуша,— писал в Москву секретарь Юго-Восточного бюро ЦК РКП(б) Анастас Микоян,— а члены ГорЦИКа из этих народов не привлечены к участию в советской работе и даже внешне ничем не выделены из остальной массы. В горсовпартшколе нет ни одного чеченца. При таких условиях чеченцы и ингуши не чувствуют себя у власти, считают себя безвластными и обиженными в республике, которой управляют осетины и русские — представители более малочисленных народов".
Чеченцы обещали навести порядок на своей земле в том случае, если сами будут управлять ею. И в октябре 1922 года ЦК РКП(б) пошел им навстречу, разрешив выделить Чечню из состава Горской республики. При этом Грозный оставался в краевом и союзном подчинении и в Чечню не входил.
В следующем году прошли торжества по поводу создания Чеченской автономной области. Но ни в то время, ни позднее на фронте борьбы с бандитизмом ровным счетом ничего не изменилось. О ситуации в автономии можно судить по воспоминаниям Ворошилова, который в начале 1923 года приехал вместе с Микояном в Чечню. Отправиться в глубь области без охраны они опасались. Но не меньше они опасались, что население сочтет их трусами, если они приедут на митинги с многочисленным конвоем. В результате Ворошилов и Микоян отправились на встречу с чеченцами в сопровождении большого духового оркестра, всех музыкантов которого вооружили и поставили задачу охранять вождей.
Не лучше обстояло дело с руководством автономии. Председатель ревкома Чечни Эльдерханов обещал склонить на сторону новой власти идеолога антисоветского движения Али Митаева. Однако, как сообщали в Москву чекисты и военные, в реальности все вышло ровно наоборот. Для Эльдерханова интересы рода и всех чеченцев оказались важнее партийных установок, и он стал управлять автономией, чутко прислушиваясь к советам родственников и Митаева. В результате в советской автономной области возникли шариатские суды, что прямо противоречило всей политике большевиков.
Немедленно закрыть их, правда, не решились. А к 1925 году проблема уладилась сама собой. Чеченцы относились к решениям шариатского суда точно так же, как если бы их судили по адату. Они либо не являлись в суд, либо не выполняли его решений. Так что оставалось лишь дополнить положение о шариатских судах правилом, гласившим, что при неявке хотя бы одной из сторон дело передается в советский народный суд. И то же самое происходит в случае несогласия сторон с приговором.
Но бандитизм не уменьшался, несмотря на неоднократные операции по разоружению населения Чечни и аресты идеологов сопротивления власти. Больше всего страдали от налетов Грозный и нефтяные промыслы. И Микоян придумал меру, которая позволяла решить проблему чеченского бандитизма руками самих чеченцев. В 1928 году он предложил объединить Грозный и Чечню, а за любой налет изымать деньги из бюджета Чечни в пользу пострадавших.
Положительный для верховной власти эффект, который принесла эта мера, удалось усилить в 1934 году, когда к Чеченской автономной области присоединили Ингушскую. Трения между чеченцами и ингушами в руководстве автономии, а потом автономной республики стали практически постоянными. В тяжелой конкурентной борьбе, тратя немало энергии и сил, видные чеченские и ингушские роды пытались провести своих людей на руководящие посты, чтобы перераспределить поступающие в Чечено-Ингушетию дотации в свою пользу. Дотации были немалые. Например, в 1927 году они составляли 1,5 млн рублей (хлеб тогда стоил 9-12 копеек за килограмм).
Для борьбы с бандитизмом и вызывающей его нищетой в грозненской промышленности стали создавать дополнительные рабочие места для чеченцев. Но желающих набиралось немного. В 1926 году, например, из 350 тыс. чеченцев на заводах "Грознефти" работало 198 человек. А к 1930 году их стало 619. Не помогало даже то, что 25% всего строящегося жилья начали выделять для пролетариев, как тогда говорили, "коренной национальности". Одновременно чеченцев и ингушей почти силой тащили в техникумы и вузы. А Грозненскому нефтяному институту поручили довести количество чеченцев на рабфаке до 75%.
Во второй половине 1930-х экономическая ситуация стала улучшаться, а это означало ослабление родовых связей. Соответственно, начали сходить на нет и неприятные особенности, присущие родовому строю. Все пошло насмарку после начала войны. Трудности потянули за собой усиление родовых инстинктов, и вновь начался бандитизм, мерой против которого стало выселение чеченцев и ингушей в 1944 году.
После восстановления Хрущевым Чечено-Ингушской АССР появилась новая проблема. Представители влиятельных родов, вернувшиеся первыми, заняли места в оргкомитете ЧИАССР, а затем и все ключевые посты, выделенные партией для национальных кадров. Роды, оставшиеся не у дел, беднели и становились еще более сплоченными и жесткими. От слишком активных действий их удерживал лишь страх перед новым выселением, искусно подпитывавшийся свыше. Но сдерживать недовольство бесконечно страх не мог. И без того сложная ситуация усугубилась всплеском рождаемости в 1960-1970-х годах — в Чечено-Ингушетии возникла еще и демографическая проблема. Чем все это закончилось в начале 1990-х, мы прекрасно знаем.
Сейчас умиротворение Чечни идет по старым рецептам. Правоохранительные структуры наводят ужас на население, а Москва направляет в республику огромные деньги. В последние месяцы пошли разговоры о целесообразности объединения Чечни и Ингушетии. Это, конечно, позволит немного оттянуть очередной неизбежный взрыв бандитизма. Вопрос лишь в том, надолго ли.
Чеченцы — далеко не единственные горцы, считавшиеся отъявленными бандитами. Но кто сейчас помнит о дурной славе шотландцев, например. Экономическое развитие и демократия не оставили от нее и следа. А ведь среди методов умиротворения Чечни еще ни разу не использовались действительно свободные выборы. Но их и не будет, пока в самой России под вывеской "суверенной демократии" действует полуфеодальная система, недалеко ушедшая от родового строя Чечни.